Майкл Шейбон - Потрясающие приключения Кавалера & Клея

Мать вздохнула и ответила, что с этим предстоит разобраться.

Сэмми открыл дверь в дом. Уже за полночь, он был трезв, как надгробие, и в кармане у него лежали билеты на «Бродвейский пассажирский» и из Чикаго до Лос-Анджелеса. В гостиной горел свет; Джо заснул в кресле, одну из своих замшелых старых книжек по каббале, или что там у него – том IV «Еврейских легенд» Гинзберга, – воздвигнув домиком на коленях. Рядом на подставке из рафии поверх соснового стола стояла полупустая бутылка «Пилза». Когда Сэмми вошел, Джо слегка пробудился и заерзал, прикрывая глаза от света лампочки. Пахло от него затхло и сонно, пивом и пеплом.

– Эй.

– Эй, – сказал Сэмми. Он подошел и положил руку Джо на плечо. Помял мускулы – на ощупь узловатые и твердые. – Всё хорошо? У Томми все хорошо?

– Мм, – кивнул Джо и снова закрыл глаза.

Сэмми выключил свет. Сходил к дивану, взял персиково-горчичный плед – одна из немногих вещей, которые связала его мать, и единственный зримый ее след в его жизни, – отнес к креслу и обернул вокруг Джо, заботливо прикрыв ему ноги в носках с оранжевыми пальцами.

Потом Сэмми отправился в спальню Томми. В излучине света из коридора он разглядел, что во сне Томми забрел к самому дальнему краю постели и спал, расплющив лицо об стену. Одеяло он сбросил, лежал в бледно-голубой пижаме с белым кантом на отворотах и манжетах (у Сэмми, естественно, тоже такая была). Томми спал очень энергично, и, даже когда Сэмми отодвинул его голову от стены, мальчик продолжал шмыгать носом, вздрагивать и дышал часто, почти как собака. Сэмми взялся было его накрывать. Но бросил и просто поглядел на Томми, любя его и, как обычно, мучаясь спазмом стыда оттого, что острее всего ощущает себя отцом, точнее, больше всего счастлив быть отцом, глядя, как мальчик спит.

Отец из Сэмми получился равнодушный – лучше его собственного отца, пожалуй, но это мало что проясняет. Когда Томми еще был неведомой рыбкой внутри Розы, Сэмми поклялся никогда его не оставить, никогда не уходить и до нынешнего дня, до этой ночи, умудрялся держать слово, хотя временами – в ту ночь, когда он решил пойти работать в «Голд стар», например, – это было трудно. Однако по правде, невзирая на все благородные порывы, если не считать часов, когда мальчик спал, Сэмми пропустил почти все его детство. Похоже, Томми, как и многие мальчишки, одолевал свое взросление главным образом в те периоды, когда человека под названием «отец» не было рядом, – в канавках между редкими часами, что они проводили вместе. Быть может, размышлял Сэмми, равнодушие, которое он приписывал своему отцу, было не своеобразной чертой одного конкретного человека, но универсальным свойством всех отцов. Быть может, «юные воспитанники», которых Сэмми систематически прикомандировывал к своим героям – это пристрастие отныне войдет в историю комиксов и будет преследовать Сэмми до конца его дней, – олицетворяли не изъян в его природе, но иное желание, глубиннее и всеохватнее.

Доктор Фредрик Уэртем – идиот; очевидно же, что Бэтмен ни сознательно, ни подсознательно не намеревался развращать Робина; он пытался заменить ему отца и тем самым заменить отсутствующих, равнодушных, исчезающих отцов читателям комиксов, американским мальчишкам. Жаль, Сэмми не хватило самообладания сообщить подкомитету, что появление у супергероя помощника гарантированно повышало тиражи на 22 процента.

Да ну какая разница? Лучше вовсе не сопротивляться; все кончено. У Сэмми нет выбора – только освободиться.

Но сейчас он все никак не мог заставить себя уйти. Он простоял у постели Томми добрых пять минут, вспоминая историю сна в детской, со времен младенца, что лежал на животе в центре эмалированной железной кроватки, подтянув под себя ноги, высоко в воздух выставив большой тухес в подгузнике. Припомнил период, который Роза называла «ночные жути», когда Томми было года два или три, – мальчик ночь за ночью просыпался, вопя так, будто с него заживо сдирают кожу, ослепнув от ужаса того, на что смотрел во сне. Они пробовали ночник, бутылочку, песенку, но выяснилось, что утешает его лишь одно: если Сэмми ложится вместе с ним. Сэмми гладил мальчика по волосам, пока не сводило запястье, и слушал бурю его дыхания, пока они оба не задремывали. То была вершина его отцовской карьеры – и она тоже случалась среди ночи, когда ребенок спал.

Сэмми снял туфли и забрался в постель. Перекатился и лег на спину, сложив руки под головой вместо подушки. Может, он здесь чуточку полежит, а потом пойдет искать чемодан в гараже. Он сознавал, что есть опасность уснуть – день выдался долгий, он устал как собака, – и это помешает ему уйти сегодня, прежде чем начнутся дискуссии о его отъезде. А он сам недостаточно уверился в правильности своего решения, и потому нельзя, чтобы Роза, или Джо, или еще кто стал его отговаривать. Но так приятно лежать рядом с Томми и снова слушать, как тот спит; давненько такого не бывало.

– Привет, пап, – сказал Томми сонно и растерянно.

– Ой. – Сэмми подскочил. – Эй, сынок.

– Ты поймал обезьяну?

– Какую обезьяну, сынок?

Томми покрутил рукой – ему не хватало терпения все объяснять заново.

– Обезьяну с этой штукой. Со шпателем.

– Нет, – сказал Сэмми. – Извини. Она по-прежнему на воле.

Томми кивнул.

– Я тебя видел по телику, – сказал он; кажется, он просыпался.

– Да?

– Ты хорошо выступал.

– Спасибо.

– Только немножко вспотел.

– Я потел как свинья, Том.

– Пап?

– А?

– Ты меня немножко сплюснул.

– Извини, – сказал Сэмми.

Он слегка отодвинулся. Они еще полежали; Томми ворочался, кряхтя сердито и досадливо.

– Пап, ты слишком большой, ты тут не умещаешься.

– Ладно, – сказал Сэмми и сел. – Спокойной ночи, Том.

– Споконочи.

Дальше Сэмми пошел в спальню. Роза предпочитала спать в кромешной темноте, опустив жалюзи и задернув шторы, и по дороге до кладовки Сэмми немало спотыкался и шарил руками. Он закрыл за собой дверь и цепочкой включил свет. Сдернул с полки исцарапанный белый кожаный чемодан и набил его тем, что висело на вешалке и лежало во встроенном комоде. Он готовился к теплу: поплиновые рубашки и летние костюмы, жилет, майки, боксеры, носки и подтяжки, галстуки, плавки, коричневый ремень и черный – и все это в неразборчивой и небрежной спешке утрамбовал в чемодан. Закончив, дернул за цепочку и вышел в спальню, ослепленный волнующимися геометриями персидского ковра, что соткались перед глазами. Он выбрался обратно в коридор, радуясь, что не разбудил Розу, и прокрался на кухню. Сделаю себе сэндвич, решил он. Мысленно он уже сочинял записку, которую планировал оставить.

Но в паре футов от кухни он почуял дым.