Даниэль Кельман - Ф

– Разумеется.

Близнецы нерешительно вышли из машины, в ней остался один Артур. Эрик опустил взгляд и рассматривал свои башмаки. Вдоль трещины в асфальте спешил муравей, дорогу ему преграждал серый жук. Раздави жука, раздался голос у него в голове, раздави его, ну же, скорее, тогда, может быть, все кончится хорошо. Он приподнял ногу, но поставил ее на землю, оставив жука в живых.

Артур опустил стекло.

– Сынишки мои, – произнес он, засмеялся, закрутил обратно ручку и нажал на газ.

Все трое смотрели, как машина удаляется, становится все меньше и наконец исчезает за углом. Некоторое время никто не говорил ни слова.

– Как нам отсюда выбраться? – подал в конце концов голос Ивейн.

– Через пять кварталов есть автобусная остановка, – ответил Мартин. – Садитесь, выходите на седьмой, пересаживаетесь на другой автобус, проезжаете еще три остановки, и будет метро.

– Можно к тебе? – спросил Эрик.

Мартин покачал головой.

– Почему?

– Мама несколько своеобразно к этому относится.

– Но мы ведь твои братья!

– Вот именно.

Когда они все-таки позвонили в дверь, мать Мартина на удивление быстро вошла в их положение. Невероятно, до чего же вы похожи, повторяла она снова и снова. Она угостила близнецов кока-колой и засахарившимися мармеладными мишками, которые те съели, дабы не показаться невежливыми, – и, разумеется, позволила Ивейну воспользоваться телефоном, чтобы позвонить домой.

Потом они поднялись в комнату Мартина, где он достал маленький пневматический пистолет, подаренный ему отцом всего пару месяцев назад, который ему приходилось хорошенько прятать от матери. Они встали у окна и по очереди принялись целиться в дерево через дорогу; его очертания постепенно расплывались в наступавших сумерках. Эрик дважды попал в ствол и дважды в листву, Ивейн – дважды в ствол, но ни разу в листву, а Мартин – один раз в листву, но ни разу в ствол. Они понемногу сближались и начинали понимать, что это на самом деле значит – быть братьями.

Тут подъехала машина, и громкий гудок заставил близнецов броситься вниз по лестнице на улицу. На вопрос матери, что случилось и где отец, они не знали, что ответить. Но когда в начале первого ночи от Артура пришла телеграмма, мать подняла их из постели и заставила выложить все начистоту.

Артур взял с собой заграничный паспорт и снял все деньги с их общего счета. В телеграмме было всего две фразы. Первая гласила, что у него все хорошо и не нужно за него волноваться. Вторая – что не надо его ждать, он вернется очень не скоро. И действительно, так и случится – в следующий раз трое сыновей увидятся с ним уже взрослыми. Однако за эти годы свет увидят те книги, благодаря которым мир и знает имя Артура Фридлянда.

Исповедую Богу всемогущему. Я слышу их голоса, но ничего не вижу – так слепит меня солнце, проникающее в окна. Что я согрешил много мыслью. Стоящий рядом министрант зевает. Словом и делом. Я тоже зеваю, глядя на него, но вынужден подавить зевок и оттого стискиваю зубы так, что на глазах выступают слезы.

Лучи вот-вот уже лягут под углом, и от моря теней отделится небольшая группа: пятеро старух, приходящих из раза в раз, дружелюбный полноватый мужчина, не очень дружелюбный полноватый мужчина, печальная юная дева и фанатик. Фанатика зовут Адриан Шлютер. Он часто пишет мне письма, от руки, на дорогой бумаге. Об электронной почте он, видно, и не слыхал.

Моя вина, моя вина, моя величайшая вина. Не могу привыкнуть, что приходится так рано вставать. «Хвалим Тебя, благословляем Тебя», – грянул орган. Я не попадаю почти ни в одну ноту, но это часть профессии – почти никто из священников не умеет петь. Прими молитву нашу. Музыка смолкает. Покуда мы пели, солнце встало, в окнах радостно пляшут разноцветные огни, снопы света тонкими остриями пронзают воздух, в каждом взмывают клубы пыли, словно снег в метель. Так рано – а уже так жарко. Лето вступает во времена безжалостной страды.

Да помилует нас всемогущий Бог и, простив нам грехи наши, приведет нас к жизни вечной. Все так же зевая, министрант кладет на амвон требник. Будь на то моя воля, бедный мальчик еще спал бы в своей кроватке. Сегодня пятница, проповедь читать не надо – и на том спасибо. Слово Божие. Все садятся, вперед выступает Марта Фруммель, ей семьдесят восемь лет, и через день во время утрени она читает Евангелие.

Первое Послание к коринфянам святого апостола Павла. И когда я приходил к вам, братия, приходил возвещать вам свидетельство Божие не в превосходстве слова или мудрости. Марта – женщина добрая, мягкосердечная, вот только голос у нее скрипучий, как старая шарманка. Ибо я рассудил быть у вас не знающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого, и был я у вас в немощи и в страхе и в великом трепете. И слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы, чтобы вера ваша утверждалась не на мудрости человеческой, но на силе Божией.

Слово Господне. Пошатываясь, Марта Фруммель возвращается на свое место. Паства поднимается, затягивает: аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя. Солнце уже не слепит, и можно разглядеть грубоватые силуэты в витражном стекле: вот агнец, вот уставившийся на него Спаситель, вот хлебный ломоть в лучистом венце креста. Зданию церкви столько же лет, сколько мне самому, стены намеренно скошены, вместо алтаря – неотесанный кусок гранита, по неизвестной причине установленный не на востоке, а на западе, так что солнце во время утрени слепит вовсе не прихожан, как полагается, а меня.

Чтение из святого Евангелия. Случилось, что когда они были в пути, некто сказал Ему: Господи! я пойду за Тобою, куда бы Ты ни пошел. Иисус сказал ему: лисицы имеют норы, и птицы небесные – гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову. А другому сказал: следуй за Мною. Тот сказал: Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего. Но Иисус сказал ему: предоставь мертвым погребать своих мертвецов, а ты иди, благовествуй Царствие Божие. Еще другой сказал: я пойду за Тобою, Господи! но прежде позволь мне проститься с домашними моими. Но Иисус сказал ему: никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия. Я захлопываю книгу. Как точны они, эти слова из чтения на восьмое августа две тысячи восьмого года, – но это всего лишь случайное совпадение.

Символ веры. Откашлявшись, я возглашаю то, во что и сам очень хотел бы верить: во единого Бога, Отца всемогущего, и во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия Единородного, распятого за нас при Понтии Пилате, страдавшего и погребенного, воскресшего в третий день по Писаниям, восшедшего на небеса, вновь грядущего со славою судить живых и мертвых, и в Духа Святого, ожидаю воскресения мертвых и жизни будущего века. Да, было бы хорошо, если бы так и было.