Таня Валько - Арабская кровь

Через полчаса кортеж автомобилей въезжает на узкую улочку, по обеим сторонам которой стоят большие трех-и четырехэтажные виллы. Шесть машин паркуются внутри, у подъезда, оставшиеся – снаружи, вдоль высоких стен, окружающих владения.

– Это моя жена Наджля, – представляет Муаид щуплую маленькую женщину, которая стоит на пороге дома, держа за руку дочку лет четырех.

– Как вы подходите друг другу! – Дорота обнимает девушку, которая выглядит как вторая половинка по-прежнему худого, хотя уже тридцатилетнего родственника.

– С виду, может, и да, хуже с характерами, – шутливо возражает собеседница, говоря по-арабски с сильным египетским акцентом.

– Не преувеличивай, котик. – Хадиджа подгоняет всех внутрь, и видно, что она в этом месте по-прежнему чувствует себя как дома.

Входя в зал, Дорота задерживает дыхание. Он по-прежнему производит на нее невероятное впечатление, несмотря на то что в своей жизни она уже видела комнаты и больше, и более элегантные, и отделанные с изысканным вкусом. Хотя бы в доме Марыси. Но это первое место в ее жизни, которое так восхитило и очаровало ее. И оно по-прежнему выглядит точно так же. «У меня дежавю», – вздыхает Дорота. Толстые шерстяные ковры покрывают каждый квадратный метр пола. Тяжелая обитая мебель занимает центральную часть помещения. Маленькие столики, разбросанные по всей комнате, стоят у каждого, пусть даже самого маленького сиденья. С одной стороны находится столовая, отделенная от остальной части мраморной стенкой со столешницей. Стол длинный, около трех метров. Кружевная скатерть искусно задрапирована в ее центральной части, а старые лакированные украшения притягивают взгляд.

Дорота стоит посередине, осматривается вокруг, вглядываясь в каждую подробность. Она еще помнит огромные стрельчатые окна, высокие, более трех метров, закрытые плотными занавесками. Тяжелые вышитые гардины, как и когда-то, спускаются до пола. На стенах по-прежнему нет картин, зато есть таблички в богатых рамах, преимущественно черных, с золотыми арабскими письменами. Сейчас Дорота знает, что это фрагменты из Корана. Кроме того, стены покрывают красивые гобелены. По периметру комнаты стоят буфеты из цельного толстого дерева, а в них – безделушки и фотографии в украшенных рамках. Исчезли вазы, кру́жки, кувшины, кувшинчики, сахарницы из фарфора и серебра и весь хрусталь, который так любила мать Ахмеда. Нет уже коллекции изделий из цветного стекла, но взгляд Дороты вдруг притягивает какая-то маленькая вещица в углу на полке.

– Откуда это у тебя? – обращается она к Муаиду, указывая на маленькую скамейку, как в парке, под стеклянным деревцем с листвой из янтаря. – Я получила это от свекрови, когда мы переезжали на ферму.

Все онемели и смотрят на побледневшее лицо обиженной их семьей женщины.

– Перед отъездом в Йемен мать оставила мне коробку с ценными вещами, которые хотела передать своему внуку, когда тот вернется из Лондона, – к разговору подключается Хадиджа. – Я никогда ее не открывала и четыре года тому назад отдала запечатанной Муаиду.

– Там я это и нашел, как и большинство других прекрасных, но и скомпрометированных вещей, – искренне сообщает мужчина, глядя Дороте прямо в глаза. – Бабушка написала также длинное письмо, где сообщала мне о подробностях истории нашей семьи. Раскрыла тайну, которую мне вряд ли хотелось бы знать, но что поделаешь. Сейчас, по крайней мере, я все знаю. Если захочешь, то можем об этом поговорить, а те безделушки, конечно, твои.

– Поговорим, может, в другой раз – для одного дня это было бы слишком. – Дорота сжимает губы и опускает голову. – Сейчас мы наслаждаемся обществом друг друга, а к семейным тайнам вернемся позже, у нас еще будет время.

Она перестает грустить, присаживается к польским приятельницам. Баська, самая верная подруга с давних времен, нежно обнимает ее.

– Что слышно, девушки, как вы тут живете? – спрашивает Дорота.

– Старая беда и новые проблемы, – отвечает Зоська, а Баська осторожно отодвигается от Дороты.

– По-прежнему держитесь вместе? Как хорошо! – восклицает Дорота. Она чувствует какой-то невидимый барьер, который за все эти годы возник между нею и ее старыми подругами.

– Иногда встречаемся, но все реже и реже, ведь у каждой своя жизнь и свои хлопоты. Не то что раньше.

– Хватит кудахтать, старые квочки! – Божена, как всегда, искренна. – Все знают, что в этой стране невозможно жить, и только идиоты еще хотят сидеть тут. Мы с моим старым, например, собираем манатки и валим отсюда. Хватит уже этой каторги. Здесь все, даже самая малость, дорога́ из-за страданий.

– Когда выезжаете? – удивленно спрашивает Дорота. – После стольких лет тяжело вам будет.

– Тяжело было здесь, причем всегда. Старый заработал хорошую пенсию, и так пролетело двадцать самых лучших лет. В таком дерьме!

– А ты не преувеличиваешь? – возражает Зося.

– Нет!

– Так что ж вы все еще сидите тут?

– Из-за бабок, которые сейчас не можем получить. В ливийских медицинских учреждениях такая система, что за каждый год положен премиальный оклад, но получают его в конце службы. Если у тебя, например, контракт подписан на три года, то по истечении срока договора или расторжения тебе положено заплатить три оклада. Но, конечно, это не работает. Мало того, что по закону выплата премиальных может задерживаться самое меньшее на шесть месяцев. Чтобы на финише получить от них свои деньги, ты должен просто так сидеть здесь и лазить по учреждениям, умоляя отдать то, что тебе принадлежит. Если мой старый работает в больнице более двадцати лет, то посчитай, сколько он должен получить! Ад!

– Действительно плохо, – соглашается Дорота.

– Ну, уже удалось, заплатили кому надо бакшиш [35], и деньги у нас в кармане. Билеты куплены, чемоданы упакованы – и прощай Геня, мир меняется. Хватит!

– Так когда вы выезжаете? – снова задает вопрос Дорота.

– Через два дня. – Божена счастливо смеется. – Эй, Муаид, а как ты справляешься с проблемой выплаты пенсий в твоей частной клинике? – пытаясь задеть хозяина, спрашивает она на ломаном арабском.

– А что за проблема? – удивляется собеседник. – Раз в месяц приходят в бухгалтерию и получают. Мы все чаще перечисляем на карточку, потому что никто в это смутное время не будет ходить с деньгами по городу, – поясняет он.

– А что с премиальными?

– Как везде. До конца первого квартала следующего года у всех работников они уже в кармане.

– Жаль, что мой старый не попал к тебе, а должен был работать в этой дурацкой государственной больнице.

– В которой?

– Центральной.

– Да… – Муаид уже знает, о чем речь, потому что это наихудшее место работы такого типа в столице. – Когда-то там платили регулярно и подписывали контракты на неслыханно большие суммы, но сейчас, я слышал, это просто трагедия.