Васкен Берберян - Дети разлуки

Однажды папа торжественно объявил нам, что мы репатриируемся, то есть возвращаемся в нашу любимую Армению. Это был 1947 год, война уже два года как закончилась, и, казалось, воздух и тот был напоен неудержимым оптимизмом. Пережившие войну люди строили планы на будущее, смотрели с надеждой вперед. Гигантская пропагандистская кампания была развернута во всех армянских диаспорах Европы, и особенно в Греции. Ею руководил лично Сталин с благословения Церкви и Всеармянского благотворительного союза – организации, основанной могущественной американской диаспорой и призванной сохранять армянскую идентичность и культуру в мире. Многолетняя мечта отца могла наконец осуществиться. «Жизнь дает нам последнюю возможность», – сказал он маме. Мы только что закончили обедать, и чудесный запах оладий наполнял наш крошечный дом. Мама с сомнением качала головой, пока мыла тарелки, размышляя о том, стоит ли бросать то немногое, что у нас уже есть, что мы смогли построить, ради того, чтобы вернуться в Армению .

В ту ночь я проснулся и слышал, как отец, лежа в кровати, шептал маме: «Оставим все в прошлом, эту дыру, отчаяние и грусть, которые преследуют нас всю жизнь. Я уверен, что на родине все будет по-другому. Я хочу, чтобы у тебя было счастье, которого я не смог дать тебе в этой стране. Сатен, любовь моя, прости меня», – говорил он и плакал, пока моя мать наконец-то обнимала его .

Двадцать второго июля из нашего городка Патры отправился караван в афинский порт Пирей, где его должен был ждать советский корабль, чтобы перевезти репатриантов на родину. Отец продал швейную машинку и даже свое обручальное кольцо, чтобы собрать деньги на билеты. Он вернулся домой совершенно разбитый, сказав, что зашел на кладбище, чтобы попрощаться со своим отцом Торосом-ага и Люссией-дуду, повитухой, которая помогла маме разродиться. Уезжать из лагеря было мучительно больно, намного больнее, чем мы думали. Я не знал, что взять с собой, а что оставить, и наконец решил взять только книгу Сарояна, чтобы скоротать время в пути. Мама, напротив, собрала все, что могла, удивившись, как все домашние пожитки уместились в двух фибровых чемоданах. Потом она посмотрела вокруг, не забыла ли чего, и вдруг разрыдалась, увидев в углу четыре доски, которые когда-то были моей люлькой .

– Мама, почему ты плачешь? – шепнул я ей на ухо .

А она била себя в грудь рукой, царапая ногтями кожу .

Утром в день отъезда я попрощался с друзьями, семьи которых решили остаться. Я всех их обнял, даже тех, кто не был мне симпатичен, осознав в тот момент, что на самом деле они были мне как братья и что все эти годы я напрасно чувствовал себя одиноко .

– Напиши, как только приедешь, – закричали они, когда поезд, лязгнув, тронулся и локомотив издал жалобный гудок .

В Пирее нам пришлось ждать корабль больше двадцати дней, устроившись в палатке, как цыгане, на портовых причалах. Нас было больше тысячи, прибывших со всех концов Греции. И вот одним туманным утром мы заметили очертания корабля с надписью «Чукотка» в носовой части и на борту. Мы взошли на борт корабля, приободрившись и повеселев. Многие плясали на палубе, уверенные, что жизнь теперь пойдет как надо .

«Айастан, ануш айреник… Армения, моя милая родина!» – ликовали они .

После недели плавания мы прибыли в Батуми, в Грузию. Нам пришлось стоять в длинных очередях на таможне, где тщательно проверяли весь багаж и документы. Некоторые вещи были запрещены к ввозу в Советский Союз. Многим пришлось выбросить в море книги, моя мать была вынуждена избавиться от писем тети Мириам, американской кузины отца, и своей английской подруги Люси, моей бывшей учительницы. Кто-то разорвал даже фотографии из страха, что их могут счесть компрометирующими, и какая-то женщина заплакала, когда затоптали ее маленькую Библию .

– Как тебя зовут? – спросил меня переводчик, стоявший рядом с офицером в форме на контроле .

– Габриэль .

– Фамилия?

– Газарян .

– Что ты везешь с собой со старой родины?

– Только это, – ответил я и достал из кармана красный бильярдный шар .

– И ничего другого?

– Нет, – ответил я, глядя прямо в глаза офицеру .

Потом мы сели в поезда, которые привезли нас в Армению. В Ереване многие вставали на колени в сильном волнении и целовали землю своих предков .

Отец посмотрел на Арарат, который возвышался над городом. Эта гора считалась символом Армении. «Вот наш ангел-хранитель, теперь он будет нас охранять!» – воскликнул он торжественно .

Сегодня я с горечью думаю о том, как он ошибался в своей наивности .

Более трех месяцев мы жили в палаточном городке, разбитом в парке, пока наконец нам не дали двухкомнатную квартиру в квартале Новая Себастия. Квартира была рядом с центральной улицей, которая вся сотрясалась, когда по рельсам катился трамвай. Скоро жизнь на родине оказалась совсем другой, чем мы себе представляли. Если мы бежали из Греции от бедности и несчастий, которые нас окружали в Патрах, то я не понимал, почему тогда мы выбрали именно Ереван. Город был сложен из кучи бетонных зданий, практически идентичных. Погода часто была хмурой, и зимой температура опускалась до десяти градусов ниже нуля. Наши соотечественники считали нас, репатриантов, гражданами второго сорта, агбер, брат, звали они нас с издевкой. Они нам не доверяли, потому что считали, что мы, приехав на родину, отнимаем у них хлеб. Никто не смотрел тебе в глаза, когда разговаривал с тобой, и часто случалось, что они отказывались от всего того, что говорили тебе минуту назад .

В школе учили русский и армянский, а богословие, которое меня очень интересовало, разумеется, было запрещено. В классе царила жесткая дисциплина. Союз имел приоритет во всем. Индивидуальность исчезала, каждый человек был простым кирпичиком, из них строился великий народ .

По ночам мне часто снился мой город, Патры, по которому я очень скучал .

Отец стал работать на обувной фабрике. Смены были долгими, условия работы тяжелыми: работали в три смены шесть дней в неделю. Мама же благодаря своему опыту швеи была принята на работу на маленькую швейную фабрику, правда, всего на несколько месяцев, потому что, как только мы прибыли в Ереван, она забеременела .

Полагаю, что радость от нового дома и надежды на будущее изменили ее жизнь во всех смыслах. И пока ее живот день ото дня увеличивался, она менялась. Из худой и бледной она постепенно превратилась в пухленькую женщину с розовыми щеками .

«У тебя будет братец, – объявила она мне однажды, – можешь послушать его вот здесь». Мама сделала мне знак приблизиться и приложить ухо к ее животу. Я услышал странные звуки, словно кто-то смеялся, опустив голову в воду. Это был мой первый контакт с существом, которое мама ошибочно назвала братом .