Васкен Берберян - Дети разлуки

Сероп покраснел.

– Мне повторить вопрос? Что это за мусор? – Дмитрий резко повысил голос.

Габриэль увидел, что отец опустил голову, как мальчишка, на которого накричали. Его угнетало, что у отца не хватало смелости произнести имя автора, которого он всегда очень высоко ценил. Сколько раз он читал ему его рассказы, садясь после ужина на тот самый диван, где теперь теснились они все. Габриэль знал наизусть целые абзацы, самые красивые фразы, самые насыщенные: «Он с легкостью полетел бы, отважный молодой человек на летающей трапеции».

– Это обложка книги, – ответил юноша, не сдержавшись.

Сатен пронзила его взглядом, а Новарт подумала, что ее брат герой.

Дмитрий присел на корточки напротив юноши, прикусил губу и покачал головой.

– Отлично, спасибо, что ты меня просветил. Могу поспорить, что ты ее читал, а?

– Конечно читал, – вмешался сотрудник, которого мальчик ударил лампой по голове. Из ноздрей у него выглядывали кусочки ваты, поскольку из носа все еще сочилась кровь.

– Мой сын тут ни при чем, – заговорил наконец Сероп. – Это книга, которую я привез из Греции.

– Это всего лишь рассказы, прошу вас… – взмолилась Сатен, нервно ерзая на диване.

– Не надо держать меня за дурака, гражданочка, – остановил ее Дмитрий. – Я прекрасно знаю, кто такой Уильям Сароян, и знаю, о чем он пишет. Мы хорошо проинформированы и знаем, что вредит нашему народу и угрожает ценностям, в которые мы верим. – Он сделал глубокий вдох и добавил: – Так значит, вы храните обложку от книги вместе с мукой и рисом, как пищу для ума, что ли? Но сам текст где?

– Выбросил. Там все обтрепалось, сгнило… – ответил Сероп.

Дмитрий выпрямился, сделал шаг в его сторону и ударил по лицу с такой силой, что тот запрокинул голову назад. Новарт в ужасе уткнулась в широкий халат матери. Габриэль почувствовал боль отца и вздрогнул. Он хотел было ответить, но Сатен вовремя остановила его красноречивым взглядом.

– Это чтоб ты знал: не сметь, никогда не сметь лгать родине, матери-России, – заорал Дмитрий с красным от злости лицом.

– Прошу вас, товарищ, – вмешался Аганян тихо. – Эта книга принадлежала моему сыну, это я одолжил ее им. Видите ли, у меня не было ничего другого, чем я мог бы отблагодарить за доброту и заботу, с которой они ко мне всегда относились, – закончил старик, кашляя и тяжело дыша.

– Заткнись, убогий, – с презрением сказал Дмитрий. – Твой сын плесневеет в ледниках, а ты, надеюсь, уже завтра сдохнешь, – сказал он и сплюнул на пол.

Уже смеркалось, когда Серопа и Габриэля увезли на машине кремового цвета, что стояла у подъезда.

Целый день они отвечали на самые разные вопросы, а Дмитрий заполнял несметное количество бланков. С утра у них не было маковой росинки во рту, но и отец, и сын не чувствовали голода. Старый Аганян подписал-таки заявление, в котором подтверждал, что присутствовал при обыске в квартире Газарянов, который проходил согласно букве закона, без насилия, угроз или превышения власти.

– Простите меня, – пробормотал он, еще держа перо в руке, после того как поставил свою подпись.

Затем уполномоченные надели наручники на отца и сына и, забрав единственный крамольный предмет – поблекшую обложку книги Уильяма Сарояна, – вышли, хлопнув дверью.

– Куда вы их увозите? – крикнула Сатен, выбежав на лестничную площадку. – Когда я смогу их увидеть? – напрасно спрашивала она, пока кое-кто из соседей украдкой наблюдал в глазок своей двери.

– Садитесь.

Раненый сотрудник открыл дверцу машины. Сероп послушался.

Резко похолодало, на небе стали собираться серые тучи. Габриэль замешкался на мгновение, с жадностью вдыхая свежий колючий воздух. В этот момент перед ним пролетели чередой сценки из ежедневной жизни, которые теперь имели для него совсем иное, особое значение. Красивая девушка с сосредоточенным лицом, выходящая из трамвая, женщина в подъезде дома напротив, пытающаяся достать письмо из почтового ящика, мальчишки, бегающие по стройплощадке рядом с домом, пара старичков, переходящих дорогу и делающих вид, что не видят его, наконец, темное пятно черных волос Новарт, высунувшейся из окна, – все это пронеслось перед его взором в одно мгновение, прежде чем он опустил голову и сел в машину.

Когда машина тронулась и стала набирать скорость на бульваре, Габриэль обернулся и постарался запечатлеть в памяти эту последнюю фотограмму жизни, которая, как он догадывался, навсегда ускользала от него.

Ночь они провели в одной из камер, предназначенных для политзаключенных в подвале министерства государственной безопасности, на улице Налбандяна, в центре Еревана. Это было трехэтажное здание с парадной лестницей на фасаде, которую Габриэль сразу же узнал, как только они подъехали. Во время воскресных прогулок они, случалось, проходили мимо, и он видел другие машины кремового цвета, стоявшие у входа, пока кто-то в спешке подталкивал людей к лестнице. Он вспомнил, что отец, видя эти сцены, всегда ускорял шаг, мама переводила взгляд на кончики своих туфель, а ему не хватало смелости, держа за руку Новарт, спросить, что это за место.

На заре легкий дождик спрыснул каплями окна здания. Серопа и Габриэля привели в кабинет следователя. За письменным столом сидел худощавый человек с мертвенно-бледным лицом. Отец и сын молча ждали, пока он аккуратно складывал бумаги и закуривал одну сигарету за другой, тут же забывая их в хрустальной пепельнице. За его спиной в рамке на стене доминировала над всеми фотография «отца народов», товарища Сталина.

– Садитесь, – наконец сказал он, не поднимая головы. – Я прочитал ваше дело и с сожалением узнал, что среди нас есть личности, которые хотят совратить сознание нашего народа, – продолжил он.

– Но… – попытался оправдаться Сероп.

Человек остановил его, подняв руку.

– Слушайте, товарищ… – он поискал в документах, – Газарян, я подготовил заявление, в котором вы признаете свою вину и…

– Но я ничего не сделал, вы нашли всего лишь обложку от старого сборника рассказов.

– И этого вам кажется мало? Это мусор, язва на здоровом теле нашей партии! У вас дети, – он показал на Габриэля, который не сводил с него глаз, – вы обязаны воспитывать их в духе наших ценностей и идеалов. – Тон его был спокойным, но сразу становилось ясно, что он не примет никаких возражений.

Сероп замолчал.

– Итак, как я уже сказал, вы должны подписать это заявление. – И он положил лист бумаги и ручку перед Серопом, предлагая ему прочитать документ.

– Я, нижеподписавшийся, Сероп Газарян, перед лицом советского народа признаю себя виновным в том, что читал и распространял книги и статьи антикоммунистического содержания с целью навредить Советскому Союзу и его великому народу. Заявляю, что глубоко раскаиваюсь в содеянном, в том, что вел себя как враг народа, и желаю искупить вину перед Родиной за вред, который ей причинил.