Васкен Берберян - Дети разлуки

– Что скажете?

Сероп покачал головой, не зная, что ответить.

– Значит, вы подпишете этот документ. К нему будет приложен другой, который мы подготовим вместе здесь и сейчас, то есть рапорт об обыске в вашем доме. Как вы понимаете, мы даем вам возможность, хотя вы ее и не заслуживаете, прояснить раз и навсегда, как такое могло случиться.

Неожиданно тело Серопа содрогнулось от сдерживаемого рыдания, и Габриэль посмотрел на него с удивлением.

– Папа… – тихо сказал он.

Следователь не понял, хотел ли юноша выразить свое сочувствие или же призывал отца к сдержанности.

– А ты, юноша, сколько тебе лет – пятнадцать, шестнадцать? Надеюсь, что ты отдаешь себе отчет во всей серьезности ситуации, – сказал он и закурил очередную сигарету.

Габриэль внимательно посмотрел на него, и вдруг перед ним раскрылась вся сущность этого человека: бюрократ, оказавшийся в слишком большом для него мундире, сидящий за письменным столом в кожаном кресле, полученном благодаря бог знает каким компромиссам, гнусностям и подлостям. Он обратил внимание на пожелтевшие от никотина дрожащие тонкие пальцы и испугался, что сигарета вот-вот выпадет из них. Он посмотрел на это осунувшееся лицо, на восковой цвет кожи, тонкие губы, сквозь щель в которых можно было заметить несколько золотых зубов.

– Тебе же хуже, – наконец сказал следователь, будто почувствовав презрение, которое испытывал к нему Габриэль. Он нажал на кнопку, и резкий трезвон эхом прокатился по коридору за кабинетной дверью. Почти сразу же на пороге появился молодой сотрудник. – Напечатай его признание, – обратился он к вновь прибывшему, показывая на подготовленное заявление Серопа.

Молодой человек замялся.

– Это невозможно, – наконец выдавил он.

– Почему?

– Наша машинка сломалась, сегодня к вечеру ее должны починить.

– Возьми пока другую, со второго этажа.

– Нельзя.

Следователь встал, и небрежно наброшенный китель соскользнул с его плеч.

– Не понимаю… – сказал он.

– В той машинке нет ленты.

– И что с того? Вставьте ленту из нашей.

Молодой сотрудник покачал головой:

– Мне жаль, но она не подходит, это разные модели, товарищ майор.

– Намыливайтесь!

Крепко держась за кран, синьор Беппе командовал подачей воды с воодушевлением полководца. Только он и никто другой мог включить водопровод, основной кран которого находился рядом с коридором общих душевых. На стене слишком высоко для мальчиков крепилась длинная труба с множеством душевых леек. Оттуда вода брызгала во всех направлениях, но, что хуже всего, она была ледяной. Стоял ноябрь, и мыться в душе каждое утро было сродни пытке. Все энергично растирались мыльной пеной, надеясь хоть немного согреться.

– Споласкивайтесь! – послышался приказной окрик привратника, который, кажется, развлекался, глядя, как мальчики дрожат под ледяной струей. Кто-то прыгал, кто-то кричал, стараясь увернуться, а кто-то просто отходил в сторону, отказываясь мыться как следует.

– Бррр… Это все равно что в Сибири, даже хуже, – шутил Азнавур, ополаскиваясь с удивительной быстротой. – Что ты застрял? Шевелись!

Микаэль неподвижно стоял под душем, лицом к стене, с опущенной головой. Вода стекала по его спине, смывая мыльную пену с плеч и спины.

– Эй, я с тобой говорю! Ты что, заснул? – Азнавур дернул его за руку, и наконец Микаэль повернулся. – Тебе что, не холодно? Стоишь там, как кукла! – продолжал друг.

– Мне что-то грустно, – пробормотал Микаэль.

Вода в старых и ржавых трубах урчала, как зверь в клетке.

– Что ты говоришь?

– У меня сердце разрывается.

– Вытираться и прочь отсюда! Уже семь часов, – прогремел голос синьора Беппе, и привратник выключил воду.

Облачки мыльной пены, качаясь на воде, как маленькие айсберги, стекались к сливным отверстиям. Пора было возвращаться в палаты, одеваться и бежать на завтрак, а потом – в классы.

– У нас у всех разрывается, – ответил Азнавур. – Дик правильно сделал, что сбежал, а сейчас, кто знает, может, нежится в каком-нибудь хаммаме у себя дома. – Он взял размытый кусок мыла и положил в металлическую мыльницу.

Он просто не услышал его и даже толком не разглядел. Если бы он был повнимательнее, то, помимо потоков воды, стекавших по лицу Микаэля, заметил бы слезы, которые, несмотря на все усилия, другу не удалось сдержать.

Шел урок богословия, которое отец Кешишьян преподавал с обычным рвением и способностью привлекать внимание молодых людей даже к весьма неприятным и сложным темам. Несмотря на его строгость, ученики признавали за ним отменную подготовку и значительную харизму. Микаэль, которого особенно интересовала теология, восхищался его образованностью, выходившей за рамки предмета, и интуитивно чувствовал его горячность, его жажду знаний. Да, Волк был действительно особенным человеком. В этот момент он говорил о Халкидонском соборе и диспуте о природе Христа, пользуясь древнегреческой терминологией.

Слушая звучание античных терминов, Микаэль смотрел в окно, выходившее в сад колледжа. Его взгляд скользил поверх ограды из кованого железа и дальше, за романтический мостик, соединявший два зеленых холмика, потом вдоль тропинки, выложенной булыжником, и наконец задержался на неоклассическом фасаде Казин, библиотеки колледжа.

Микаэль вспомнил, как впервые увидел это здание. Он только что приехал из Греции после долгого путешествия по Адриатическому морю. Войдя через небольшую боковую дверь, он на минуту поставил свои чемоданы на пол и через окна холла увидел его. Элегантность этого сооружения напомнила ему родину. На мгновение ему показалось, что Казин – это Парфенон, и он просто выглянул в окно, чтобы полюбоваться на красоту Акрополя. Весь остаток дня он страдал от ужасной ностальгии, такой сильной, что испытывал буквально физическую боль. И ему захотелось схватить свои чемоданы, сбежать в порт и ждать на пристани, когда вернется « Канарис» , греческий пароход с красной трубой и множеством иллюминаторов, чтобы сесть на борт и отправиться в родную сторону.

Прошлой весной, за несколько недель до конца учебного года, однажды утром в понедельник священник армянской диаспоры отец Петросян позвонил в дверь дома Делалянов.

– Тикин [20]Делалян, не уделите мне полчасика? – спросил он у Вероники, матери Микаэля. – Я хотел бы обсудить с вами очень важное дело.

Тикин Веронику не удивил этот визит, священник часто заходил в гости. Весь вид Петросяна говорил, что дело срочное, но, несмотря на это, она сначала приготовила кофе, подала его на серебряном подносе вместе со стаканом холодной воды и только потом выжидательно устроилась в кресле.