Рафаэль Жермен - Ежевичная водка для разбитого сердца

– А… папа и Жозиана знают, что ты здесь?

– Мне четырнадцать лет?

Все тот же тон. Какой человек пришел бы просить помощи и поддержки, подчеркивая жирными штрихами дебильность (относительную, казалось мне) своей собеседницы? Одреанна.

– Что произошло, деточка? – спросила Катрин, садясь рядом с ней. Она вдруг стала само сочувствие. Я и Никола с улыбкой переглянулись.

– Ее парень бросил! – пропел Ной, направляясь в свою комнату.

– Эй! – взвилась Одреанна. – Он совсем того?

Я кусала губы, чтобы не расхохотаться.

– Не слушай его, – продолжала Катрин. В комнате разыгрывалась человеческая мини-драма, этого она упустить не могла. – Расскажи нам.

Я почти с облегчением услышала, как Одреанна в том же тоне «нет-ну-ты-типа-тупая?» ответила:

– Ну вот, мой любимый меня бросил, и я не знала, куда податься, вот и приехала сюда?

– А можно спросить, почему ты приехала сюда? – вмешался Никола. – Именно сюда?

– Да! – подхватила Катрин. – Вы ведь даже не очень ладите!

Ее отсутствие фильтров поистине поражало.

Одреанна посмотрела на Катрин, явно готовая облить ее царственным презрением, но тут ее нижняя губа задрожала, и в одну секунду она вдруг стала совсем маленькой девочкой.

– Да ну! – всхлипнула она. Она по-прежнему была обижена, но трогательный фасад, старательно выстроенный при помощи туши «Мейбеллин», черного лака для ногтей и манер, полностью осыпался, и ее обида сразу перестала быть смешной. Я легонько шлепнула Никола, чтобы он подвинулся, села и обняла ее за плечи.

– Ну ладно, ладно, – повторила я во второй раз. Одреанна привалилась ко мне. Теперь она плакала горючими слезами:

– Я не знала, куда податься! Я не хотела говорить маме и…

– И что?

Я вспомнила подружек, которых видела в подвале несколько дней назад. Разве они, с их едва распустившейся женственностью, не были идеальными наперсницами? Эти девочки напомнили мне стайку бабочек, порхающих вокруг любви, как они ее себе представляли, завороженные этой странной штукой, столь же пугающей, сколь и желанной. (Тут я, разумеется, во многом проецировала на себя: это меня и страшила, и манила любовь в пору моего отрочества. Одреанна и ее подруги просто казались мне более понятными, когда я так легко приписывала им преходящие эмоции, которые обуревали меня двадцать лет назад.)

– Я не могу рассказать об этом подругам? – сказала Одреанна, лихорадочно теребя шнурки своего рюкзачка-кенгуру. – Я… я не хочу, чтобы они знали, что я лузер и даже не могу удержать своего парня!

Она окончила фразу рыданием, уткнувшись лицом в мое плечо. Мне было так обидно, так горько за нее, что я сама чуть не заплакала. До чего же мы дошли, в самом-то деле? Мы думаем, что неудача в любви делает нас париями? Я в этом смысле оказалась еще более жалкой, чем моя сестра: уж в тридцать два-то года могла бы и наплевать на взгляды окружающих! Особенно в таких обстоятельствах! У меня никого не осталось, кроме нее да пары друзей, которые скорее умерли бы, чем дали мне почувствовать, что я «лузер».

Я хотела что-то сказать, но тут подошел Ной. Он держал под мышки Ти-Мусса. Кот болтал задними лапами в пустоте, поджав хвост, с обреченным видом добрых животных, когда их тискают дети.

– Держи, – сказал Ной и положил Ти-Мусса Одреанне на колени. – Когда Жен грустно, она всегда берет кота.

Одреанна уставилась на него – казалось, она искала в своем непреложном своде надлежащих ответов наиболее подходящий к случаю. Игнорировать мальчика? Послать его подальше вместе с другими ему подобными БУ? Однако она прижала кота к груди и, вымученно улыбнувшись Ною, пробормотала недоверчивое: «Спасибо?»

– Поди-ка сюда, – шепнула Катрин Ною, обнимая его. – Какой ты у меня добрый! А? Какой ты у меня внимательный!

Никола рядом со мной приосанился от гордости за сына, и мне даже показалось, что он сейчас пустит слезу. Я улыбнулась ему, прижимая к себе Одреанну. Маленькая, худенькая, ребенок, да и только. А между тем она была высокая и уже год как обрела женские формы, приводившие в отчаяние моего отца («Нет у меня больше малышки», – говорил он, печально качая головой всякий раз, когда она проходила мимо него в своих слишком, на мой вкус, облегающих одежках), но от ее тела исходило ощущение хрупкости, как будто она была еще незавершенной. Не хватало нескольких винтиков там и сям, чтобы закрепить конструкцию.

– Я подумала, что ты меня не осудишь, – продолжала Одреанна, уткнувшись лицом в густую шерстку Ти-Мусса. – Знаешь, потому что твой возраст, и все…

– Что – наш возраст? – спросила Катрин, которая в свои неполные тридцать четыре года уже была не в меру чувствительна к этому вопросу.

– Ну, вы как бы слишком старые, чтобы судить… – Услышав слова «слишком старые», мы с Никола стиснули зубы в ожидании неминуемой катастрофы.

– …Но в то же время вы ведь еще молодые? – добавила Одреанна, чем спасла положение и душевное здоровье всех присутствующих. – Моя мама, она как бы… она классная и все такое, но от нее только и дождешься: мол, это пройдет типа в две секунды, потому что…

Она заговорила тонким глуповатым голоском, подражая матери:

– …первая любовь не бывает долгой.

Никола, Катрин и я хором запротестовали. Нет ничего серьезнее первой любви, говорили мы Одреанне, погрузившись втроем в бурные воспоминания наших юных сердец. Особенно Катрин – она, казалось, помнила каждую подробность, каждого мальчика – и тех, кто заставил ее страдать, и тех, кто пробудил в ней первые чувства. Мне пришлось остановить ее, когда она сказала доверительным и почти комичным тоном:

– Я долго хранила старую футболку первого парня, который меня… знаешь… – она понизила голос до шепота, чтобы не услышал Ной, но и – я была уверена – чтобы усилить эффект женской солидарности: – …потрогал пальцем там…

– Стоп! – вскрикнули мы с Никола в унисон. – Майор TMI!

– Да? – искренне удивилась Катрин.

«Майор TMI» («Too Much Information») [42]– это был сигнал тревоги, который мы придумали с целью предупреждать Катрин, когда она заходила чересчур далеко в своих излияниях, что случалось, увы, слишком часто. В барах, в ресторанах, на вечеринках мы, бывало, кричали нашей подруге: «МАЙОР TMI!», а она всегда удивлялась, что ее в очередной раз поймали на бесстыдстве. Она была, так сказать, сердечной эксгибиционисткой и никогда не замечала, в какой момент распахивался ее бежевый плащ, обнажая чувства, мнения и воспоминания, которым лучше было бы оставаться в непроницаемой сфере интимного. Никола часто говорил ей, что она страдает эмоциональным Туреттом.

– Да ладно… – сказала она, явно растерявшись от нашего наскока, – она ведь знает, что такое, когда трогают паль…

– Катрин! – Я жестом застегнула рот на «молнию». Одреанна рядом со мной не выглядела шокированной, но слегка поморщилась от «майора TMI».