Селеста Инг - Все, чего я не сказала

Мэрилин воображает, как мать годами возвращалась в пустой дом, где в спальне все по-прежнему, простыни свежи – для дочери, что никогда не вернется, для давно исчезнувшего мужа, что спит в постели другой женщины. Так крепко любишь, так сильно надеешься, а в итоге остаешься ни с чем. Детям больше не нужна. Мужу больше не желанна. Ты одна, вокруг пустота.

Мэрилин сдирает со стены Эйнштейна и рвет напополам. Затем периодическую таблицу – толку-то теперь от нее? Сдергивает стетоскоп за наушники, распускает призовые ленточки на атласные ошметки. Одну за другой сваливает книжки с полок. «Цветной атлас человеческой анатомии». «Женщины-первопроходцы в науке». Дышит все тяжелее. «Как устроено ваше тело». «Химические опыты для детей». «История медицины». Мэрилин помнит все книжки до единой. Словно перематывает время к началу, с конца пролистывает жизнь Лидии. Ей под ноги обрушивается лавина. Ханна, съежившись под кухонным столом, слышит глухой рокот – точно камни стучат в потолок.

И наконец, в дальнем углу книжного шкафа, – самая первая книга, которую Мэрилин купила Лидии. Тоненькая брошюрка одиноко шатается на полке и падает. «Тебя окружает воздух, – сообщают распростертые страницы. – Его не видно, но он есть». Хочется сжечь эту груду книг на ковре, сорвать обои со стены. Уничтожить все, что напоминает о Лидии, о том, кем Лидия могла стать. И оголенный этот шкаф растоптать в щепу. Он кренится, будто устал, и Мэрилин опрокидывает его на пол одним толчком.

А в выемке за нижней полкой – еще одна книга. Толстая. Красная. Корешок заклеен скотчем. Мэрилин узнает ее, еще не увидев фотографии. И все равно переворачивает, и внезапно трясутся руки, и на нее неправдоподобно, невероятно взирает Бетти Крокер, и Мэрилин потрясена.

Твоя поваренная книга , сказала Лидия. Я ее потеряла . Мэрилин была счастлива, сочла это знамением: дочь прочла ее мысли. Дочь не будет всю жизнь торчать на кухне как пришитая. Дочь хочет большего. А дочь солгала. Мэрилин перелистывает страницы, которые не видела годами, пальцем водит по материным карандашным пометкам, разглаживает оспины слез, что роняла ночами много лет назад. Выходит, Лидия знала, что книга эта неподъемным жерновом висит у матери на шее. Лидия не уничтожила книгу. Лидия прятала ее все эти годы, заваливала другими книгами, придавливала, чтобы матери больше никогда не пришлось на нее смотреть.

Пятилетняя Лидия стоит на цыпочках и наблюдает, как в раковине пенятся уксус с содой. Лидия тащит тяжелый том с полки, говорит: «Покажи опять, покажи еще». Лидия нежно-нежно подносит стетоскоп к маминому сердцу. Слезы застилают глаза Мэрилин. Лидия любила вовсе не науку.

Сквозь телескопные линзы слез Мэрилин видит четче – рваные плакаты и открытки, гору книг, павший книжный шкаф. Все, чего она хотела для Лидии, все, чего Лидия никогда не хотела, но приняла. Мэрилин охватывает тоскливый холод. Быть может, – и от этой мысли нечем дышать – все это в конце концов и утянуло Лидию на дно.

Скрипит дверь, и Мэрилин медленно поднимает голову, точно вопреки всем вероятиям в спальню может войти Лидия. И какой-то миг творится невероятное: крохотный размытый призрак маленькой Лидии, темноволосый и большеглазый, мнется в дверях, цепляется за ручку. Пожалуйста, думает Мэрилин. И в этом слове все, чего она не может сказать даже себе самой. Пожалуйста, вернись, пожалуйста, дай мне начать заново, пожалуйста, не уходи. Пожалуйста.

Затем она смаргивает, и фигура в дверях проясняется: дрожащая бледная Ханна, лицо блестит от слез.

– Мам, – шепчет она.

Мэрилин бездумно раскидывает руки, и Ханна падает в ее объятия.

На другом конце города в винном магазине Нэт ставит на прилавок бутылку виски. Спиртное он пробовал ровно один раз – в Гарварде Энди угощал его пивом. Нэт выпил четыре бутылки, возбужденный скорее самой мыслью об алкоголе, чем вкусом (на вкус пиво напоминало газированную мочу), и остаток вечера комната слегка пошатывалась на оси. А теперь пусть весь мир сорвется с креплений и перевернется.

Мужик за прилавком вглядывается Нэту в лицо, затем щурится на бутылку. Пальцы у Нэта подрагивают. В восемнадцать лет ему разрешено покупать лишь водянистое слабоалкогольное пиво, которое его одноклассники лакают на вечеринках. Но 3,2 процента ему сейчас не хватит. Продавец опять смотрит на него, и Нэт предчувствует: «Иди домой, сынок, маловат ты для такого пойла».

Однако продавец говорит:

– Это у тебя сестра умерла?

В горле резь, будто ножом полоснули. Нэт кивает, взглядом сверлит полку за прилавком, где ровными красно-белыми колоннами лежат сигареты.

И тогда продавец берет вторую бутылку виски и кладет в пакет к первой. Подталкивает пакет к Нэту вместе с десяткой, которую тот выложил на прилавок.

– Удачи тебе, – говорит продавец и отворачивается.

Нэт не знает в городе места безлюднее, чем на окраине у границы округа. Он паркуется на обочине и вынимает из пакета бутылку. Один глоток виски, затем другой прожигают себе путь в желудок, и Нэт воображает, как от них сгорает внутри все воспаленное, и красное, и больное. Почти час дня, и к тому времени, когда пустеет первая бутылка, мимо проезжает лишь одна машина – темно-зеленый «студебекер» со старушкой за рулем. Алкоголь не оправдывает надежд. Нэт думал, виски начисто омоет разум, все сотрет, как губка с доски, но с каждым глотком мир четче, голова кружится от деталей: пятно на водительском зеркальце, последняя цифра на одометре, застывшая между 5 и 6, швы на сиденье, только-только начавшие истрепываться. Беглый листик, застряв под дворником, трещит на ветру. Приступив ко второй бутылке, Нэт внезапно вспоминает лицо отца, когда тот выходил за дверь, – как отец даже на них не посмотрел, будто разглядывал что-то далекое, на горизонте или в очень давнем прошлом. То, чего не видно ни Нэту, ни Ханне, то, чего им не коснуться, даже если захотят. Воздух в машине густеет, забивает легкие ватой. Нэт откручивает окно вниз. А затем, едва его окатывает холодный ветер, рывком перегибается вбок и выблевывает обе бутылки на обочину.

Джеймс у себя в машине тоже обдумывает эту минуту на лестнице. Выехав со двора, вжимая ногу в педаль, он покатил бездумно, куда угодно – лишь бы давить на газ. И сам не заметил, как поехал не к Луизе, а через весь город, мимо кампуса, на шоссе, пихая стрелку спидометра к шестидесяти, шестидесяти пяти, семидесяти. Он соображает, как далеко заехал, лишь когда над головой распахнутой зеленью мелькает указатель «Толидо, 15 миль».

Вполне логично, решает Джеймс. Толидо. Как замечательно симметрична жизнь. Десять лет назад сюда, бросив все, сбежала Мэрилин. А теперь его очередь. Он глубоко вдыхает и газует решительнее. Он наконец это произнес – то, чего больше всего боялся, то, что она так жаждала услышать: «Сделаем вид, что ты со мной никогда не встречалась. Что ничего этого не было». Он исправил величайшую ошибку ее жизни.