Фрэнк Абигнейл - Поймай меня, если сможешь. Реальная история самого неуловимого мошенника за всю историю преступлений

Я был чересчур ошарашен, чтобы ответить, а он продолжал с широкой улыбкой:

– Я ваш новый сосед. Только-только въехал вчера, прямо под вами. Заместительница управляющего миссис Прелл сказала, что вы педиатр. Вот я и не мог удержаться, чтобы не подняться и не представиться коллеге. Я ничему не помешал, а?

– Э-э, нет… нет, ничуть, доктор Грейнджер. Входите, – пробормотал я, уповая, что он откажется.

Но он не отказался. Вошел и устроился у меня на софе.

– А где вы кончали школу, здесь? – полюбопытствовал он. Наверное, вполне нормальный вопрос между врачами при первой встрече.

Я был в бегах уже два года и в тот момент не находил в этом ни малейшего очарования и веселья.

Мне был известен только один колледж, при котором имелась медицинская школа.

– Колумбийский университет в Нью-Йорке, – сказал я, мысленно вознося молитвы, чтобы он не оказался тамошним выпускником.

– Замечательная школа, – кивнул он. – А где проходили интернатуру?

Интернатуру? Ее проходят в больнице, это я знал. Но в больнице я не был ни разу. Миновал по пути множество, но в памяти у меня отложилось только одно название. Оставалось лишь надеяться, что в ней есть интерны.

– Детская больница Харбор в Лос-Анджелесе, – выложил я и замер в ожидании.

– Ух ты, здорово, – произнес он, к великому моему облегчению покончив на этом с расспросами на личную тему. – Знаете, Смитерс – учреждение новое. Меня только-только назначили главой отделения педиатрии. Когда больница будет достроена, в ней будет целых семь этажей, но в данный момент открыто только шесть, и пока пациентов не очень много. Почему бы вам не наведаться ко мне как-нибудь на ланч, а я бы вам устроил экскурсию. Полагаю, вам понравится.

– Замечательно, с удовольствием, – ответил я, и вскорости он удалился.

Я же по окончании этого визита внезапно помрачнел и впал в депрессию. Первым моим импульсом было смотать удочки и убраться к чертям из Ривер-Бенд, а то и вовсе из Атланты. Грейнджер, поселившийся прямо подо мной, являл несомненную угрозу моему пребыванию в Ривер-Бенд.

Останься я, и это будет лишь вопросом времени, когда он поймет, что я самозванец. И вряд ли он спустит такое на тормозах. Скорее всего, сообщит властям.

Удирать я устал. Я был в бегах уже два года и в тот момент не находил в этом ни малейшего очарования и веселья; мне лишь хотелось иметь место, которое можно назвать домом, место, где можно обрести покой хоть на время, место, где можно завести друзей. Ривер-Бенд был для меня таким местом целых два месяца, и покидать его мне не хотелось. В Ривер-Бенд я был счастлив.

Депрессия уступила место упрямому негодованию. К черту Грейнджера! Я не позволю ему вытолкнуть меня обратно в колею лохотронщика. Я буду просто избегать его. Если он нагрянет с визитом, я буду занят. Когда он будет дома, меня там не будет.

Это оказалось не так-то просто. Грейнджер был симпатичным человеком, да вдобавок общительным. Он начал являться на вечеринки, на которые приглашали меня. Если его не звали, он являлся без приглашения. И скоро стал одним из популярнейших обитателей комплекса. Избежать встречи с ним было невозможно. Едва завидев, он приветствовал меня и подходил перекинуться словцом-другим. А когда знал, что я дома, наведывался в гости.

Достоинства Грейнджера перевешивали его недостатки. На профессиональные темы он не заговаривал, предпочитая болтать о множестве очаровательных женщин, с которыми познакомился в Ривер-Бенд, и веселом времяпрепровождении с ними.

– Знаете, Фрэнк, – доверительно признался он, – я ведь настоящим холостяком никогда и не был. Женился молодым, хотя вступать в этот брак не следовало ни мне, ни ей, и цеплялись мы за него чересчур долго – уж и не знаю почему. Зато теперь я правлю бал. Снова чувствую себя тридцатилетним.

Или толковал о политике, международных делах, автомобилях, спорте, этике и вообще обо всем. Он был образованным и красноречивым человеком, обладавшим сведениями об удивительном множестве предметов.

Я начал чувствовать себя рядом с Грейнджером спокойно. По правде сказать, его компания доставляла мне удовольствие, и я начал искать встреч с ним. Однако осознавая, что профессиональный разговор рано или поздно состоится, я стал проводить уйму времени в библиотеке Атланты, читая литературу по педиатрии, медицинские журналы со статьями по детским заболеваниям и прочие доступные печатные материалы на эту тему. Я быстро нахватался широких поверхностных знаний – достаточно, как мне казалось, чтобы совладать с любой небрежной беседой, затрагивающей педиатрию.

Более того, после нескольких недель учебы я почувствовал себя настолько уверенно, что принял приглашение Грейнджера на ланч в больнице.

Встретив меня в вестибюле, он тут же представил меня дежурной регистраторше.

– Это доктор Уильямс, мой друг из Лос-Анджелеса, а до его возвращения в Калифорнию и мой сосед.

Не знаю, с какой стати он знакомил меня с работницей регистратуры; наверно, Грейнджер счел, что оказывает мне этим любезность: она была очаровательной молодой особой.

Подобные представления во время турне по больнице повторялись то и дело. Мы посетили каждое отделение. Я познакомился с больничным администратором, старшим рентгенологом, главой физиотерапевтического отделения, старшей сестрой, интернами, другими докторами и десятками медсестер. Мы вместе поели в больничном кафетерии, и по количеству врачей и медсестер, составивших нам компанию за длинным общим столом, было очевидно, что доктор Грейнджер пользуется здесь популярностью и любовью персонала.

С той поры я зачастил в больницу, главным образом из-за Бренды Стронг – медсестры, с которой там познакомился и начал встречаться, но еще и потому, что больница располагала обширной библиотекой с новейшими книгами, журналами и медицинскими альманахами, затрагивавшими все аспекты педиатрии.

Я мог копаться в библиотеке сколько заблагорассудится и порой просиживал там часами, не вызывая ничьих подозрений. По правде говоря, я узнал, что частыми посещениями библиотеки заслужил у врачей больницы уважение, превосходящее простое профессиональное признание.

– Большинство докторов думают, что ты востер, раз стараешься быть в курсе даже во время отпуска, – поведала мне Бренда.

– Я думаю, что ты тоже востра.

Она была тридцатилетней брюнеткой, сочной и шикарной, весьма охочей до этого дела. Порой я гадал, что бы она подумала, если б узнала, что ее возлюбленный – восемнадцатилетний жулик. Впрочем, сам я перестал считать себя несовершеннолетним, за редкими исключениями. Глядя в зеркало, я видел зрелого мужчину лет двадцати пяти – тридцати, и именно таким себя и воспринимал. Меняя свой календарный возраст, я был просто мальчишкой с авантюрной жилкой, но за последние два года мои внутренние часы перевели стрелки вперед, подстроившись на нужный лад.