Салман Рушди - Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей

Он платил аренду в срок, но опасался, что Сестра все же найдет повод изгнать его из апартаментов. Сестра Си-Си Альби, комендант «Багдада» (она предпочитала именоваться «Хозяйкой»), была, по собственному мнению, женщиной широких взглядов, однако последние известия сильно ее расстраивали. Например, эта Малютка Буря, дитя истины – она ее в оторопь повергала, как и прочие детки из фильмов ужасов, Кэрри Уайт, Дамиен Торн, все это дьяволово семя. А то, что началось после появления Малютки, и вовсе безумие. Женщина, убегавшая от насильника, превратилась в птицу и таким образом спаслась. Видео разместили на одном из новостных сайтов, куда Сестра наведывалась, попало оно и на Ютьюб. Любитель подсматривать, шпионивший за одним из любимых в городе «ангелочков», бразильской богиней нижнего белья Марпессой Зёгебрехт, какой-то магией был превращен в рогатого оленя, и стая свирепых псов-призраков гнала его по авеню А. Дальше – хуже: посреди Таймс-сквер на краткий промежуток времени (свидетели называли от нескольких секунд до нескольких минут) у всех мужчин, кто был в тот момент на площади, вдруг пропала одежда, оставив их нагими, а содержимое карманов – мобильные телефоны, ручки, ключи, кредитные карточки, купюры, кондомы, сексуальная неуверенность, раздутое эго, женские трусики, ножи и револьверы, телефонные номера дам, несчастливых в замужестве, плоские фляжки, маски, одеколон, фотографии сердитых дочерей и угрюмых мальчишек-подростков, жвачка для освежения дыхания, косячки, ложь, губные гармошки, очки, пули и разбитые, позабытые надежды – все посыпалось наземь. Несколько секунд (или минут) спустя одежда вернулась, однако нагота обнаружившихся мужских пожитков, похотей, неблаговидностей спровоцировала бурю противоречивых чувств – и стыд, и гнев, и страх. Женщины ринулись прочь, вопя, а мужчины подбирали с земли свои секреты, которые рассовать-то по карманам они рассовали, но, однажды их обнажив, уже не могли более скрывать.

Сестра вовсе не была монахиней и не имела такого намерения, но ее прозвали Сестрой из-за религиозного темперамента и подмечаемого сходства с актрисой Вупи Голдберг. Никто не называл ее Си-Си с тех пор, как оплакиваемый супруг ушел из ее жизни вместе с грудастой молодкой латиноамериканского происхождения и отправился в ад или в Альбукерке, что, как утверждала Сестра, одно и то же. Похоже, вслед за его погибелью в Нью-Мехико прямиком в ад отправился весь мир, симпатизировавший этому лоху. Сестра Альби сыта была по горло. Она всякого американского безумия насмотрелась. К безумствам с оружием привыкла, хоть стрелять по одноклассникам или нацепить маску Джокера и уложить посетителей торгового центра мордой в пол, хоть прикончить мамочку за завтраком, все разновидности безумств вокруг Второй поправки принимала за норму, это нормальное повседневное безумие, такое бывает всегда и ничего с этим не поделаешь, раз уж веришь в свободу; и безумства с холодным оружием она тоже помнила по своей молодости в Бронксе, и те безумные игры в вышибалочку, когда чернокожие мальчишки поверили, что смешнее ничего нет, чем вырубить жида ударом в лицо. Безумства с наркотиками и безумства политиков она могла понять, безумства баптистской церкви Уэстборо [10]и безумства Трампа, потому что все эти вещи – это и есть Американский путь, а вот новые безумства – что-то совсем другое. В духе 11 сентября – не просто безумие, а нечто чужое и страшное. Дьявол сорвался с цепи, говаривала Сестра – часто и во всеуслышание. Дьяволово это дело. И когда ее постоялец принялся парить в нескольких дюймах над полом в любое время дня и ночи, ей стало ясно, что дьявол вторгся в ее собственный дом, а где Иисус, когда он нужен? «Иисус, – позвала она, стоя посреди небольшого вестибюля „Багдада“. – Спускайся давай, еще разик сойди на землю, у меня тут Божья работа для тебя».

Тут появляется Голубой Жасмин, художница (перформанс, инсталляции, граффити), жившая на верхнем этаже «Багдада». Мистер Джеронимо не был с ней знаком, не потрудился познакомиться, и все же у него вдруг появился союзник, друг, заступившийся за него. Голубой Жасмин какой-то имела на Сестру индейский приворот или так казалось. «Оставь его в покое», – сказала она, и Сестра, скривившись, сделала, как велено. Ее любовь к Жасмин была столь же странной, сколь и сильной, одной из мириадов необъяснимых привязанностей, удерживающих воедино великий город: любовь, застигающая врасплох. Вероятно, привязанность выросла из разговоров, Жасмин любила порассуждать и чуть ли не гипнотизировала Сестру потоком мысли: Багдад, который пишется Baghdad , столица Ирака, это трагедия, говорила она, зато Багдад без h , древний Багдад, это волшебное место, город Аладдина, столица сюжетов, которая обвивается вокруг реального города, как лоза, вползает на улицы реального города и в каждый дом, шепчет что-то нам в уши, в этом городе-паразите сюжеты – плоды, свисающие с каждого дерева, истории невероятные и вероятные, длинные, короткие, тощие и тучные, и никто из жаждущих услышать интересненькое не уйдет обиженным. Изобильные плоды падают с веток и лежат, побитые, на улице, и всякий вправе их подобрать. Я строю этот ковер-самолет-город всюду, где могу, говорила Голубой Жасмин, я ращу его в мощеных дворах в глубине центральных улиц и в граффити на стенках подъездов – моих проектов. Этот «Багдад» – мой, я царица этого города и его подданная, покупатель и лавочник, пьяница и вино. А ты, сказала она сестре Альби, ты смотрительница «Багдада». Домовладелица «Багдада», управляющая Волшебной страной. В самом его средоточии стоишь. От таких разговоров сердце Сестры таяло. Мистер Джеронимо – это будет просто дьявольский сюжет, уверяла ее Голубой Жасмин. Не трогай его, посмотрим, как дело обернется.

Волосы у Голубой Жасмин были вовсе не голубые, скорее оранжевые, и звали ее не Жасмин. Наплевать. Если она решила называть оранжевый голубым, ее право, а Жасмин – боевое прозвище, ага, она жила в городе, словно в зоне военных действий, потому что, хотя родилась на 116-й улице в семье профессора Колумбийского университета (и его супруги), она требовала признать тот факт, что изначально, до того, то бишь до рождения, мать его, она родом из Бейрута. Она сбрила себе брови и вытатуировала новые на том же месте в форме зигзагов-молний. И тело тоже превратила в зону татуировок, все татуировки, кроме бровей, были вербальными, Лав Имэджин Иизи Оккупай, она говорила о себе – неумышленно выдавая тем самым, что от Риверсайд-драйв в ней все же больше, чем от Хамра-стрит, – что она не только интрасексуальна, но также интратекстуальна, живет промеж слов, как и промеж гендеров. Голубой Жасмин ворвалась в мир искусства с инсталляцией, посвященной Гуантанамо, инсталляцией, потрясающей хотя бы искусством убеждать, которое понадобилось, чтобы осуществить этот замысел: Жасмин каким-то образом уговорила администрацию неприступной тюрьмы установить в камере стул и перед ним видеокамеру, подключив ее к манекену в галерее Челси, так что когда заключенный Гуантанамо садился на этот стул и рассказывал свою повесть, его лицо проецировалось на лицо манекена в Челси, и это выглядело так, словно художница освободила их всех, вернула им голос, и – ага, тема – свобода, свобода, засранцы, она ненавидела терроризм точно так же, как любой из вас, но злоупотребление правосудием ненавидела ничуть не меньше и – к вашему сведению, чтоб вы знали, на случай, если вообразили, будто она религиозный фанатик-террорист, затихарившийся в ожидании, – так вот, ни в каких богов она не верила, к тому же пацифист и веган, так что идите на хрен.