Салман Рушди - Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей

Да, так оно было. В отличие от большинства собратьев Дунья была способна на человеческие реакции – ответственность, чувство вины, раскаяние. Но как все ее собратья, она умела также прятать нежелательные мысли в глубокие туманные впадины внутри, и там они почти всегда оставались лежать в забвении, смутные образы, призрачные клубы дыма. Она попыталась спрятать таким образом Ибн Рушда тоже, но не сумела. А потом он вернулся к ней в образе Джеронимо Манесеса, и на миг она вновь ощутила то давнее утраченное человеческое чувство: любовь. О, как же он был похож на ее возлюбленного! То самое, обожаемое лицо! Гены, пройдя сквозь столетия, явственно выпирали из-под его кожи. Она могла бы полюбить его, если бы позволила себе это, и даже теперь питала к нему некоторую слабость и не могла от нее отречься, пусть он и лежит в объятиях своей Госпожи Философа, которую она могла бы легко изжарить живьем, стоит лишь пальцами прищелкнуть. Но не изжарит, ведь мистер Джеронимо, в конце концов, всего лишь иллюзия прошлого, и эту иллюзорную любовь вытеснила из ее сердца вполне реальная ненависть.

Настало время найти прежних дружков и уничтожить их. Где они? Как их отыскать?

Смотри вниз, а не вверх, учил ее Омар Айяр. Они обнаружат себя своими делами.

Там, в колыбели жизни, на вершине развалин великого зиккурата Ура, «дома, чье основание внушает ужас», они увидели, как заколдованные армии вступают в бой, будто древние шумеры и аккадцы, так долго симбиотически существовавшие в единой мультикультуре, утратили разум и начали убивать соседей на улице. Черные флаги строем шли против таких же черных флагов. Слышались громкие крики о вере, о неверующих, еретиках и нечистых безбожниках, и, похоже, эти религиозные возгласы добавляли ярости и яда каждому взмаху меча, но Омар разглядел, что происходит на самом деле, он понял, что Великий Ифрит Сверкающий Рубин покинул навязанную ему Южную Америку и явился в Азию, желая вырвать у Зумурруда Великого ту самую территорию, где Зумурруд собирался создать свою пустынную «Фундацию». Сверкающий Рубин, властелин душ: его зачарованная армия шагала строем против наемных полков, которые Зумурруд подкупал драгоценностями, наркотиками и шлюхами. Верх взяли одержимые Сверкающего Рубина. Неистовая ярость их натиска устрашила Зумуррудовых наемников, которые, право же, получили не так уж много драгоценностей, чтобы сопротивляться этим бешеным белоглазым транскиллерам из ада. Наемники побросали оружие и обратились в бегство, оставив поле боя за воинами Сверкающего Рубина.

– А где Зумурруд? – спросила Дунья Омара. – Он хотя бы тут? Этот ленивый ублюдок, возможно, дрыхнет где-нибудь на горе, пока его создания гибнут. Самоуверенность когда-нибудь его погубит.

И тут в небе открылась воронка, по краям кипящая дымом, и оттуда на летающей урне явился во славе Сверкающий Рубин. К черту мексиканский меридиан, крикнул он. Мне отныне принадлежит колыбель цивилизации. Я установлю свое знамя в саду Эдема, и все человечество будет трепетать моего имени.

– Ты в драку не лезь, – велела Дунья Омару Айяру. – Ты не боец.

И вновь придется нам преодолеть в себе давно сложившееся в нашей культуре отвращение к актам крайней жестокости и повести рассказ об одном из редчайших случаев убийств в племени джиннов, о первой, насколько нам известно, расправе, учиненной повелительницей джинний. Восстав во гневе с руин зиккурата и поднявшись в небо на ковре ярых молний во всем своем ужасающем величии, Дунья захватила Сверкающего Рубина врасплох, сотрясла его урну ударом молнии, и Рубин вверх тормашками полетел вниз. Но Великого Ифрита одним только жестким падением не убьешь, он вскочил, отдуваясь, но практически невредимый и готовый к схватке. Дунья ринулась на него, метнула молнии, заставила Рубина стряхнуть человеческий облик, застыть огненным столпом, и тогда она окутала его собой, сделалась плотным, удушающим, не пропускающим воздух дымом, лишила огонь необходимого притока кислорода, опутала его дымовыми петлями, задавила дымом, ее женская сущность джиннии боролась против его тайной мужской натуры, угасила его дымом, он бился, шкворчал, мерцал, шипел и угас. Когда огонь иссяк и Дунья вновь приняла человеческий облик, от Сверкающего Рубина не осталось ничего, даже малой горстки золы. До этого смертельного поединка Дунья толком не знала своих сил, но теперь обрела уверенность. Оставалось три Великих Ифрита, и им следовало больше страшиться предстоящей схватки, чем ей.

После смерти Сверкающего Рубина его армия освободилась от чар, и солдаты стояли в растерянности, моргая и почесывая затылки, не понимая, куда попали и зачем. Наемники разбежались, и даже у тех, кто заметил внезапное смущение врагов, не оставалось аппетита драться, так что битва завершилась комическим абсурдом. Однако в мире джиннов не смеялись, поступки Дуньи вызвали там ярость. Весть об этих событиях распространилась почти мгновенно по внутренней сети коммуникаций джиннов, и страх охватил Волшебную страну. Поначалу Дунья не обратила на это внимания. В военную пору гражданские в тылу проявляют душевную слабость, образы смерти и разрушения внушают им жажду мира. Новости и сплетни сосредотачиваются на подобных образах, принижая важнейшие подвиги, которые совершаются на передовой. Дунья презирала своих критиков и не желала тратить на них время. Ее ждала война.

Она послала Омара Айяра обратно в Перистан выяснить, что сумеет, а он, вернувшись, сказал: «Думаю, тебе лучше вернуться». И Дунья, разочарованная и раздраженная, покинула нижний мир и вернулась в мирные сады по ту сторону. Явившись туда, она увидела, что, убив Великого Ифрита, исчерпала сочувствие своего народа и даже память о ее погибшем отце уже не обеспечивала ей лояльность подданных. Сверкающий Рубин, долговязый, изящный, гарцующий, плейбой-арлекин, красавчик-джинн с изрядным личным обаянием, пользовался большой благосклонностью джинний Перистана, и его смерть пробудила в них антивоенную солидарность, на том секс-бойкот и кончился. Большинство джиннов-мужчин, разумеется, ушло на войну, отчего настроение у изголодавшихся по любви дам было еще злее. Но тут один из Великих вернулся, и во дворце купален началось изрядное столпотворение, потому что ифрит предоставил себя в распоряжение всех дам Перистана, каждой, кто пожелает присоединиться к нему в любовной игре. Вопли восторга, доносившиеся из просторных бань, сообщили Дунье все, что требовалось ей знать: там обосновался метаморф и угождал дамам во множестве обличий, принимая образ то дракона, то единорога, а то и хищной кошки. Половой орган льва и других крупных кошачьих усеян загнутыми назад шипами, так что, выходя, он дерет влагалище львицы, возможно, доставляя ей тем самым удовольствие (а возможно, и нет). Во дворце купален изголодавшиеся по сексу джиннии готовы были попробовать все, даже это. Трудно было понять, боль выражают эти вопли, или же удовольствие, или же оригинальную комбинацию обоих чувств – Дунье было наплевать. Размеры толпы и возбужденность женщин показали ей, что метаморф внутри – первейший в этом деле талант. Кто-то из Великих Ифритов наведался с визитом на родину. Раим Кровопийца, сказала она мысленно, вислозадый Раим, которого так неудобно целовать – мешает зазубренный язык, – похоть предала тебя мне в руки.