Джон Долан - Джон и Джордж. Пес, который изменил мою жизнь

Мне хотелось проводить время с приятелями, слушать музыку, курить травку и заниматься всякой ерундой. Но это не вписывалось в картину мира Дот и Джерри. Им не нравилось, что я сижу дома без дела, и они начали наседать на меня, требуя найти работу. Я не получил никакой квалификации, поэтому задача оказалась не из легких. Когда Джимми Долан предложил мне больше работать в его фирме по продаже офисной мебели, родители неохотно согласились, хотя Дот прямо сказала, что мне следует как можно скорее подыскать себе «нормальное место».

Чем больше времени я проводил с Джимми, тем лучше понимал, что он был неплохим парнем и ему, похоже, действительно было не наплевать на меня. Я стал считать его кем-то вроде старого друга семьи. Когда он предложил еще поработать на него, я тут же согласился, ухватившись за шанс успокоить Джерри и Дот.

На этот раз Джимми доверил мне «карточки». Я должен был ходить по городу и раздавать прохожим рекламные листовки: «Скупка новой и подержанной офисной мебели – отличные цены». Работа мне нравилась, я начал зарабатывать сам, но проблема заключалась в том, что этот доход был нерегулярным. Например, я работал две недели подряд, а потом неделю отдыхал. А когда я отдыхал, я курил все больше травки, ведь теперь я мог позволить себе покупать ее гораздо чаще. Целыми днями я просто сидел дома, спал и курил. Время от времени я отжимался и упражнялся с гантелями – в основном из чувства вины, – и это помогло немного сбросить вес, хотя этих тренировок было явно недостаточно. Меня всегда больше тянуло спать, чем заниматься спортом. Я еще не понимал, что неумолимо приближается ужасное пробуждение.

Когда мне было восемнадцать лет, я попал в Фелтем, тюрьму для мальчиков-подростков. Мы с другом занимались мелким жульничеством: я подделывал подписи в украденных сберегательных книжках и снимал на почте или в банке по пятьдесят или сто фунтов. Правосудие настигло меня, и я был обвинен в мошенничестве и приговорен к шести месяцам тюрьмы.

Был декабрь 1989 года. Только что пала Берлинская стена, а Нельсона Манделу вот-вот должны были выпустить с Роббенэйланда. Я считал, что мне повезло: я жил в свободной стране, и по моему делу состоялось честное слушание. Дот и Джерри почти не смотрели на меня во время суда. Чаша их терпения уже переполнилась.

Я слышал, что Фелтем – опасное место, но это все-таки была тюрьма не для взрослых, и попал я туда ненадолго. Меня посадили за простое жульничество, я не был головорезом или разбойником. Срок был небольшим, и я полагал, что скоро выйду на свободу, забуду этот неприятный эпизод и моя жизнь продолжится как ни в чем не бывало.

Но эти шесть месяцев оказались самыми сложными в моей жизни – и это говорю я, человек сорока двух лет, который побывал почти в каждой из тюрем Большого Лондона и еще в нескольких других.

Мучения начались еще до того, как я прибыл в Фелтем. Из зала суда меня привезли в огромный «обезьянник» в Ламбете, на юге Лондона. Там сидело человек пятьдесят юных правонарушителей со всего Лондона, и, едва взглянув на них, я понял, что далеко не так крут, как о себе думал. Некоторые выглядели прямо как гангстеры: все в шрамах, их глаза горели злобой, они играли мускулами и скрежетали зубами. Любой из них мог уложить меня одной левой. Как только в камеру вошел азиат, довольно крупный парень в новом костюме и с хорошими часами, к нему тут же подскочило восемь ямайцев. Они набросились на новичка и сдернули часы у него с запястья. Полицейские, сидевшие за дверью, просто закрыли на это глаза. Так я получил представление о том, что ожидает меня в Фелтеме, и понял, что жизнь там мне раем не покажется.

Нас посадили в «душегубку» – фургон, кузов которого разделен на множество отсеков, – и, как скот, перевезли нас через весь город в Фелтем, который находится недалеко от Хитроу. Если вы, как и я тогда, полагаете, что знаете, как это бывает, потому что видели фильм «Отбросы» с Рэем Уинстоном, то вы ошибаетесь. На самом деле все в десять раз хуже: мои ладони и лоб моментально покрылись потом, и всю поездку я отчаянно боялся. Мы ехали сорок минут, и все это время у меня поджилки тряслись от страха.

Наконец мы добрались до тюрьмы, и всех нас заперли в каком-то помещении, и нужно было ждать, пока выкрикнут твое имя. Парни оценивающе разглядывали друг друга; в воздухе чувствовался запах агрессии и тестостерона. Я оказался совершенно не в своей стихии.

– Джон Долан! – выкрикнул надзиратель.

Я вышел из боковой комнаты и подошел к стойке, за которой сидел полицейский. После того, как я назвал свой адрес, я ответил на другие вопросы, и меня отвели в другую камеру. Там мне пришлось оставить все личные вещи и переодеться из своей одежды в голубую рубашку, спортивные штаны и поношенные трусы и носки, которые до меня, должно быть, носило уже человек пятьдесят. Носки были толстыми и шерстяными, но их у тебя тут же отбирали, если только у тебя не потели и не воняли ноги и ты не страдал грибком. Затем мне выдали смену постельного белья, пластиковую кружку, столовые приборы и отправили в камеру. Пока меня вели туда, я кусал губы и едва сдерживал слезы, но понимал, что нельзя показывать свои чувства. Это расценили бы как слабость, а я не мог позволить себе стать легкой мишенью для насмешек. К тому времени, когда я добрался до своей камеры на первом этаже, я уже стал просто номером, просто штрихкодом.

Вскоре я узнал, что вместе со мной срок отбывали парни, которых взяли за убийства и вооруженные ограбления, – они были по-настоящему жестоки, я даже боялся смотреть на них. Я покидал Президент-Хаус один-единственный раз – когда лежал в больнице святого Варфоломея, и теперь никак не мог понять, почему должен жить вместе с чужими людьми, которые совершили гораздо более тяжкие преступления, чем я.

Я быстро привык к распорядку дня и освоился, но легче от этого не стало. Постоянно воняло дезинфицирующим средством, и мне никак не удавалось привыкнуть к еде – она была просто отвратительной. Если давали вареную картошку, из четырех картофелин съедобными оказывались только две, а еще две были твердыми, как кирпич. Нас кормили трижды в день, но есть не особенно хотелось, ведь я почти ничего не делал.

Дни тянулись медленно. Телевизора не было. В камере было пусто. В качестве развлечения мы слушали радио – приемник по моей просьбе прислала Дот – или читали книги из библиотеки. Как я уже говорил, в школе я учился неважно, чтение мне не давалось. Читать я научился только в десять лет, когда директор начальной школы Морланд всерьез взялся за меня и еще пятерых отстававших ребят. Он каждый день оставлял нас после уроков и с трех до половины пятого учил по своей системе. В тюрьме я стал читать запоем и брал любые доступные книги, наслаждаясь бесконечными историями о войне и автобиографиями.