Джон Долан - Джон и Джордж. Пес, который изменил мою жизнь

– Тебе не обязательно быть таким элегантным, – сказал Грифф.

– Я не бродяга, – ответил я, подмигивая Джорджу. – Полагаю, по такому случаю я могу позволить себе что-нибудь новенькое и стильное.

Грифф, должно быть, воображал, что я заявлюсь к нему этаким стилягой, но я просто купил пару новых кроссовок и приличную куртку с флисовой подкладкой. А еще я купил новые вещи для Гэри, ведь мне хотелось, чтобы он предстал перед своей семьей во всей красе.

«Би-Би-Си» снимали меня всю неделю на Хай-стрит, готовя репортаж к открытию выставки. Однажды, когда шел дождь, они сняли меня сидящим под железнодорожным мостом, а потом репортер поймал меня у стены «Виллидж Андерграунд», когда я, стоя под зонтом, говорил с аргентинским художником Мартином Роном.

– Мы должны выглядеть так, словно говорим об искусстве, – сказал я, нервно посмеиваясь. – Но вообще-то можно нести любую чепуху, они все равно не поймут.

Вот что я говорил в тот момент, когда мимо проехала камера, и Мартин Рон тоже засмеялся. Я подшучивал над ситуацией, потому что для меня все это было в новинку. Я чувствовал себя, как рыба, выброшенная на берег, и, чтобы расслабиться, мне нужен был смех.

В шесть часов вечера перед открытием выставки меня показывали по лондонскому «Би-Би-Си». Мы с Джорджем сидели дома и смотрели репортаж, который мне совсем не нравился, – все казалось хуже, чем во время съемок.

– Что я наделал? – обратился я к Джорджу. – Ведь я никогда не стремился оказаться в центре внимания.

– Ну, теперь-то твое желание исполнится, – говорил его взгляд.

В течение нескольких недель перед выставкой у меня брали интервью репортеры местных газет и еще несколько человек, которые пишут для журналов.

Я говорил журналистам, что уже лет двадцать не видел своих близких. Впрочем, ни одна из публикаций не уделяла особого внимания моим семейным неурядицам. Каждый раз, говоря о воссоединении с семьей, которого так ждал, я начинал очень нервничать. Несмотря на все мои усилия и разговоры с Джеки, я все еще не знал, придет ли на открытие хоть кто-нибудь из родственников.

Репортаж закончился, и я начал размышлять о прошлом. За шестнадцать лет много воды утекло. Когда я видел родных в последний раз, прошло всего несколько дней со смерти Джерри. Мне тогда было двадцать пять лет. Придут ли они? Я не знал. Придет ли кто-нибудь из моих друзей-бездомных? Я вспотел еще до того, как вышел из квартиры.

Я понимал, что мне придется сказать несколько слов, но заготовленные фразы вылетели у меня из головы. Слишком многое нужно было объяснить. Мне хотелось рассказать, как я пытался успеть нарисовать старые здания, пока их не снесли, потому что они восхищали меня, а Шордич перестраивали бешеными темпами. Тем самым я отдавал долг обществу, ведь я много лет воровал у него. Я пожертвовал несколько работ ЮНИСЕФ и фонду «Большое дело», собрав тем самым несколько тысяч фунтов, и не собирался на этом останавливаться. Мне хотелось поблагодарить всех уличных художников за то уважение, которое они проявили ко мне, работая над совместным проектом.

Нужно было подумать и о воссоединении Гэри со своим отцом, и о том, как я благодарен Гриффу. Мыслей было много. А если случится чудо и придет моя семья, как мне держаться с Малкольмом, Дэвидом и Джеки? Как пройдет воссоединение семьи на фоне другого важнейшего события моей жизни?

Прежде чем отправиться в галерею, я несколько минут молча посидел на диване, попытавшись собраться с мыслями. Джордж прижался ко мне, словно хотел показать, как он близок ко мне в ту самую минуту, когда я так нуждался в поддержке.

«И кого я обманываю?» – думал я.

Был один человек, который точно не придет на выставку. К сожалению, Лес умер за месяц до открытия – спокойно, дома, сидя в своем кресле. Я знал, что он хотел дожить до выставки, но отчасти был рад, потому что его время пришло и мне не хотелось, чтобы он мучился и страдал из-за меня.

– Что бы сказал Лес, а? – спросил я Джорджа, собираясь выйти из квартиры.

– Это твой вечер, – сказал он. – Оторвись по полной.

Именно так ответил бы Лес, и это все, что мне нужно было знать. Лес оказывал на меня только положительное влияние, и я собирался дать ему повод для гордости.

Добравшись до галереи, я почувствовал себя кроликом в свете фар. Еще издалека я заметил длинную очередь, которая растянулась по тротуару. Это казалось совершенно нереальным; за спинами людей виднелся зеленый ящик, возле которого я так долго сидел. Около него стоял парень с листовкой в руках, он собирался перейти дорогу. Тут было полно типичной для Шордича публики: хипстеры и бездомные, ребята из Сити, модники, строители, студенты, художники, и много кто еще – людей становилось все больше и больше. Казалось, что общество сплотилось ради меня, – и именно так я и чувствовал себя на улице. Если прохожие не покупали рисунок, они опускали монетку в стаканчик Джорджа, помогая нам держаться. Теперь все они вместе со мной переместились на другую сторону улицы, по-прежнему оказывая мне поддержку. Это дорогого стоило.

Двери галереи распахнулись, стали разносить напитки, а фотографы тянули меня в разные стороны. Я смутно все помню, тут и там щелкали вспышки, а журналисты совали мне под нос диктофоны. Том Донкин, репортер с «Би-Би-Си Уорлд», снимал открытие и брал у меня интервью. Мы с Томом подружились, как и со многими другими людьми, которые пришли на выставку, но он стал одним из тех, благодаря кому наше мероприятие было больше похоже на пышную премьеру, чем на скромную художественную выставку в разваливающемся доме. «И с чего вообще такая суета? – все думал я. – Все говорят обо мне, о Джоне Долане!»

Джордж, похоже, был ошеломлен не меньше моего. Он смотрел по сторонам, словно говоря: «Какого черта вы все тут делаете? И почему на стене пятьдесят почти одинаковых моих портретов?»

Зал выглядел прекрасно. На всех стенах висели мои рисунки. У нас набралось сорок совместных проектов, причем в работе над некоторыми принимали участие сразу несколько художников. В одном конце зала висели пять больших подсвеченных панорам; маленькие портреты Джорджа и виды Хай-стрит заполнили всю боковую стену, а напротив висели мои рисунки, разрисованные другими художниками. Это выглядело просто невероятно, потрясающе.

Пока я разговаривал с репортерами, у Гриффа отбоя не было от покупателей. Я пытался подойти к нему, но это было непросто: в зал набилось человек двести, а еще двести стояли на улице, ожидая возможности войти.

Я этого не знал, но в это самое время ко входу подъехало три такси, заполненных людьми разного возраста. Пассажиры с изумлением смотрели на то, что предстало их взору. Ведь они приехали не очень охотно и думали, что их ожидает очень скромное мероприятие.