Орхан Памук - Рыжеволосая Женщина

Я решил, что если порвется цепь и собака на нас бросится, то я в нее выстрелю, и поэтому, не обращая внимания на ее лай, шагал мимо фабричных зданий. Покойный Хайри-бей и его сын, который недавно принял дела отца, навтыкали на этом участке прачечных и красилен гораздо больше, чем планировали. За последние десять лет, прежде чем перенести производство в Бангладеш, они построили и другие здания, которые использовались как склады.

Наш колодец оказался внутри рабочей столовой, про планы постройки которой Хайри-бей некогда рассказывал во время каждого своего визита. При неясном свете неоновой вывески на каком-то доме за оградой мы наконец подобрались к колодцу, затерянному среди ржавых железок и труб.

Мой провожатый, наклонившись, принялся дергать ржавый замок на крышке люка.

– Ты очень хорошо здесь все знаешь, – сказал я.

– Энвер меня часто сюда водил.

– Почему?

– Не знаю, – сказал он, продолжая возиться с замком. – А вы почему захотели прийти сюда?

– Я так и не смог забыть, как мы здесь работали с Махмудом-устой, – сказал я.

– Не сомневайтесь, он тоже все время о вас помнил.

Был ли это намек на то, что я сделал Махмуда-усту инвалидом?

На лицо молодого человека упал свет, и я внимательно всмотрелся в него.

Да, возможно, черты и выражение лица этого парня и походили на мои, совсем как его рост и телосложение, но мне не нравился его характер. Айше обманулась. Это не мог быть мой сын.

Сообразительный провожатый сразу догадался, что он мне не нравится. Воцарилась тишина. Теперь он враждебно смотрел на меня.

– Дай-ка я посмотрю, – сказал я и опустился на колени, пытаясь открыть замок.

То, что я стоял на коленях, на мгновение облегчило все возраставшее во мне ощущение угрызений совести. Зачем я пришел сюда? Замок внезапно поддался.

Я поднялся и протянул парню отломившуюся дужку.

– Подними крышку, – попросил я.

Он постарался открыть крышку, но железо не поддалось. Какое-то время я смотрел на Серхата, но потом не выдержал и начал ему помогать. Крышка наконец со скрипом отвалилась, словно дверь в тысячелетнее византийское подземелье.

В бледном свете все той же неоновой вывески я увидел паутину, под ногами блеснули спины испуганных ящериц. Сильный запах плесени ударил мне в нос. Вскоре глаза привыкли к темноте. Я разглядел на дне нашего колодца воду либо грязь, отражавшую свет. Глубина не только пугала; волей-неволей она заставляла почувствовать восхищение человеком, который вырыл подобную яму лопатой и заступом. Перед моими глазами ожил образ Махмуда-усты.

– Кружится голова, – произнес мой молодой провожатый. – Можно упасть. Этот колодец затягивает.

– Не знаю, почему-то я подумал об Аллахе, – сказал я доверительно. – Махмуд-уста был не из тех, кто пять раз в день совершает намаз. Но тридцать лет назад, по мере того как мы рыли колодец, мне казалось, что мы не спускаемся под землю, а поднимаемся наверх, в небо, к звездам, чтобы быть с Аллахом и его ангелами.

– Все создал Всевышний Аллах! – откликнулся сообразительный Серхат. – К тому же Он повсюду – и на небе, и на земле, и на севере, и на юге.

– Да, это так.

– Тогда почему ты не веришь в Аллаха? – неожиданно перешел он на «ты».

– В кого?

– В Аллаха Всевышнего, – сказал Серхат, – в Аллаха, создавшего небо и землю.

– А ты откуда знаешь, что я не верю в Аллаха?

– Это по твоему виду и так ясно.

Мы помолчали, внимательно разглядывая друг друга. Гнев парня заставил меня почувствовать, что он может на самом деле оказаться моим сыном. Меня порадовало, что у моего сына неуживчивый характер.

– Европеизированные турецкие богатеи охраняют свой атеизм под тем предлогом, что берегут свои личные отношения с Аллахом, – продолжил Серхат. – Но на самом деле их атеизм вызван тем, что они хотят со спокойным сердцем, совершенно позабыв об Аллахе, совершать любые европейские непристойности.

– А чем тебе так мешают европейцы?

– Лично я никем и ничем не интересуюсь, – сказал Серхат, заставив себя успокоиться. – Я не причисляю себя ни к правым, ни к левым, ни к исламистам, ни к модернистам. Я хочу быть самим собой и, не вторгаясь в душу человека, писать стихи. Некоторое время назад ко мне в дверь постучали, но я не открыл. Я писал стихи.

Я не до конца понял, что он сказал, но почувствовал: если мы поведем беседу, юноша умерит гнев.

– Тебе кажется, что быть европеизированным – это плохо? – спросил я.

– Современный европеизированный человек – это человек, потерявшийся в лесу города. А потеряться – значит остаться без отца. Поиски отца – напрасные поиски. Если человек европеизированный и современный, то он не сможет найти себе отца в городской толпе, а если найдет, то перестанет быть личностью. Изобретатель европеизации и модернизованности – Жан-Жак Руссо – очень хорошо это знал и поэтому сознательно покинул своих четверых детей, он не пожелал быть для них отцом. Руссо даже не интересовался своими детьми и ни разу их не искал. А ты меня бросил только для того, чтобы я стал европеизированным? Если так, то ты прав!

– Что?

– Почему ты не ответил на мое письмо? – спросил он, приблизившись ко мне.

– На какое письмо?

– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю.

– Не взыщи, я не могу вспомнить из-за ракы. Скажи, что за письмо.

– Я говорю про то письмо, в котором я подписался как твой сын. Почему ты на него не ответил? Я ведь внизу и адрес электронной почты приписал.

– Что ты, говоришь, приписал?

– Хватит прикидываться! – сказал Серхат. – Ты давно понял, кто я.

– Я не понял, Серхат-бей.

– Меня зовут не Серхат. Я твой сын Энвер.

Мы долгое время молчали.

Я смотрел ему в глаза. Энвер смотрел в глаза мне и пытался понять, о чем я думаю. Во мне медленно поднималось разочарование. Я давно понял, что не смогу воскликнуть: «Сынок!» – и броситься к нему на шею, как в турецких мелодрамах.

– Так, значит, главный притворщик – это ты! – наконец произнес я. – С чего бы моему сыну Энверу изображать какого-то Серхата?

– Отец очень важен для меня.

– Что означает для тебя отец?

– Отец – это нежный, сильный человек, который оберегает и направляет жизнь своего сына с того момента, как отцовское семя попало в лоно матери. Отец – это начало и центр мира. Если ты знаешь, что у тебя есть отец, даже если ты его не видишь, то чувствуешь себя уверенно, ибо понимаешь: он где-то там и в любой момент придет с нежностью защитить тебя. У меня такого отца не было.

– У меня, к сожалению, тоже не было такого отца, – сказал я хладнокровно. – Но если бы отец был рядом, он бы в свою очередь ожидал от меня покорности и своей силой и нежностью заставил бы меня утратить индивидуальность.