Джесси Эндрюс - Хейтеры

Наконец мама сказала:

– А может, он будет жить во дворе?

В глубине души я знал, что Папа Младший не согласится жить на улице. Но какое-то время он там прожил. Мы поставили лежак на заднее крыльцо и вынесли туда все его игрушки. Я проводил там столько времени, сколько мог. Но Папа Младший все равно был подавлен. Ему нравилось жить в доме. С нами, не с нами – неважно. Ему просто казалось, что в доме круче, уютнее и больше спальных мест.

И через несколько дней он убежал.

Однажды утром я встал и вышел во двор, чтобы скорее с ним поиграть, а его там не оказалось. На боковой калитке виднелись отметины когтей; так мы поняли, что он через нее перепрыгнул.

Я выбежал на улицу и стал орать, как ненормальный, звать его. Но он не пришел. Все утро я бегал по району и искал его везде. Искал весь день, вечер и даже часть ночи.

Несколько недель я повсюду развешивал объявления, стучался в двери, обзванивал приюты, часами бродил по улицам и паркам, выкрикивая его имя. Я научился размещать объявления на форумах и зафлудил Интернет своими постами «пропала сабака вазможно украдина». Меня даже забанили за спам. Но ничего не помогло.

Он пропал. Каждую ночь мне снилось, что я нашел его, и просыпаться было худшим в мире кошмаром.

Мама даже не пошевелилась, чтобы помочь его найти. Папа немного помогал. Но видно было, что делал это без особого желания. Он жалел меня, но в конце каждой поисковой вылазки явно испытывал облегчение, что Папа Младший не нашелся. Я это чувствовал и ненавидел его.

Ненавидел их обоих за то, что они выставили Папу Младшего на улицу. Ведь именно поэтому он и убежал. Или, по крайней мере, то была одна из причин. Он никогда бы не убежал, если бы по-прежнему мог спать в моей кровати.

Но больше всего возненавидел их, когда они спросили, не хочу ли я поговорить о малыше – может быть, на самом деле я из-за малыша так расстроен? Они совсем меня не понимали, и это было ужасно.

Вскоре после того как Папа Младший сбежал, у мамы случился выкидыш. Она была на пятом месяце беременности. Все произошло из-за проблем со здоровьем, которые мешали ей забеременеть (именно поэтому родители решили взять приемного ребенка). Я так до сих пор и не знаю, что это за проблемы. Они никогда не рассказывали мне, а я не спрашивал.

После этого мы как семья пережили просто кошмарный период. Мама болела и все время лежала дома, а папа метался между двумя крайностями:

а) подчеркнуто вежливое и любезное обращение со мной, ведь я все-таки его сын;

б) беспричинный гнев и раздражение из-за любой фигни.

Второй вид настроения преобладал в дни непосредственно после выкидыша. Тогда я снова попросил отца повозить меня по району и поискать Папу Младшего. Впервые в жизни в тот день он повысил на меня голос. Но это в итоге обернулось мне на пользу, потому что потом он извинился подчеркнуто вежливо и любезно и пообещал более усердно помогать мне искать Папу Младшего, особенно в Интернете.

И через пару дней мы действительно его нашли.

Оказалось, Папа Младший вернулся в свой прежний дом в пригороде. Он так скучал по своим бывшим хозяевам, что перепрыгнул через забор нашего дома и бежал всю дорогу. Мы съездили к нему в гости, и в этот раз лысый нервный дядька средних лет сказал, что, пожалуй, они оставят свою собаку у себя, и, кстати, ее зовут Генри. Они совершили огромную ошибку, и это никогда не повторится. Жене дядьки все случившееся казалось очень смешным. Двое их сыновей, кажется, понимали, что ничего смешного в этом нет, и на самом деле все хуже некуда.

Глядя, как пес по имени Генри смотрит на старшего мальчика преданными глазами, я понял, что нельзя винить в случившемся маму с папой. Мой пес сбежал не потому, что мы выставили его на улицу. А потому, что он никогда по-настоящему не был моим. Не хотел, чтобы я забирал его и давал ему новое имя. Хотел лишь вернуться в свою семью, потому что там было его место.

Я смотрел на Генри из окна машины, а он смотрел на нас так, как на любой другой проезжающий автомобиль. Думал: вот если бы я не был таким толстым и старым, то погнался бы за этой тачкой. Но он был толстым и старым, и мы оба это понимали.

Конечно, я мог бы попросить другую собаку. Но не попросил. Отчасти потому, что не вынес бы, если бы и второй мой пес не захотел со мной остаться. Но главным образом из-за папы и мамы.

Они грустили так, что казалось, никогда уже не станут счастливыми, и весь дом словно пропитался густым темным дымом, который никак не мог рассеяться.

Я, конечно, тоже грустил, что у меня не будет братика или сестренки. Но это было ничто по сравнению с тем, как переживали папа с мамой. Из-за этого я тоже переживал. Но что-то мешало мне полностью соединиться с ними в их горе: возможно, потому что я не мог представить себя на их месте, а может, потому что был им не родной. И это нельзя было исправить. Я почти понял, что они чувствуют, почти горевал, как они. Но все же не так. Тем не менее я понимал их гораздо лучше, чем могло показаться.

Однако постепенно грусть развеялась. Примерно через месяц всем стало немного лучше, мы пошли на ужин в тот же ресторан, и предки сказали, что любят меня и других детей им не нужно. То, что случилось, было очень грустно и тяжело, зато они поняли, что у них уже есть семья, которая им нужна, и больше они не собираются заводить детей. Потом мы проделали такой ритуал, когда каждый по очереди подходит к остальным двум членам семьи и говорит, как сильно их любит. Папа сказал, что каждую минуту каждого дня я являюсь для него причиной неизмеримой гордости и счастья, а мама – что я маленькое сердечко, бьющееся за пределами ее тела. Сам я не помню, что им сказал, но наверняка что-то менее поэтичное. Тем не менее они прослезились, и мы снова стали родной и счастливой семьей – по крайней мере, тогда нам так казалось.

Больше мама забеременеть не смогла, собак и других животных мы тоже больше не заводили, и именно с тех пор мне стали разрешать делать все, что хочу. С этого момента мне стали доверять безоговорочно и предоставили полную самостоятельность, по сути, возложив на меня полную ответственность за свои поступки. Сейчас это кажется безумием, ведь мне было восемь с половиной. Но тогда я решил, что заслужил это. А они, наверное, поняли, что у них растет ребенок, чьей самой большой мотивацией в жизни является желание заставить свою компанию гордиться.

ЭШ: Странно, что ты говоришь о своей семье как о «компании».

УЭС: Это просто выражение такое.

ЭШ: Да нет, я понимаю.

УЭС: Но ты права, это странно.

(Уже четыре утра, Эш смотрит на Уэса, но тот не понимает, что у нее на уме.)

ЭШ: Можно я здесь посплю?

УЭС: Ну да.

ЭШ: Я просто хочу здесь поспать. Ни секса, ничего такого.

УЭС: Ну да, конечно, никакого секса.