Адена Хэлперн - 29

Колокол окружало стальное ограждение высотой по пояс, но, когда Захария спросил, Гас сказал, что можно ходить вокруг сколько угодно, только не прикасаться.

– Так со всеми бесценными произведениями искусства: даже жир с кожи рук может им повредить, – объяснила я.

Я говорила, что уже много лет состою в комитете планирования при Художественном музее Филадельфии?

– Так и есть, – кивнул Гас.

– Он больше, чем кажется на картинках, – восхитилась я.

Я подошла поближе, чтобы прочитать надпись на колоколе.

– Видишь, что там? – спросил Захария.

– Слова не могу разобрать. – Я сощурилась (а потом, конечно же, вспомнила, что с моим теперешним зрением на «единицу» щуриться совсем не нужно).

Как же кстати пришлась эта фраза именно в этот момент – как она была созвучна моим мыслям. Колокол Свободы был символом независимости, свободы и независимости от себя самой. Как жаль, что слова не встретились мне прежде, – очень жаль! Интересно, какие еще важные достопримечательности я упустила за эти годы.

Мы еще какое-то время постояли, в молчании взирая на колокол.

– Не понимаю, как так получилось, но спасибо, что привел меня сюда, – сказала я.

– Всегда пожалуйста, – улыбнулся Зак.

– Гас, спасибо, что впустили нас, – поблагодарила я охранника, когда мы выходили.

– Пожалуйста, – отозвался тот.

Пока Гас закрывал за нами дверь, я повернулась к Захарии:

– Как тебе это удалось?

– Я пожертвовал им много денег. Тем, кто делает большие пожертвования, такое позволяется.

– Все, поняла, – ответила я. – К моему другу Говарду «скорая» из пенсильванской больницы приезжала по первому звонку, потому что он много пожертвовал на исследования.

– Так Говард из Филадельфии? – перебил он меня.

– А, ну да, но это было очень давно. Он переехал. – Я сочиняла на ходу. – В Чикаго.

– А сколько же лет ему было, когда он делал такие пожертвования? – поинтересовался Зак, протягивая мне шлем.

– Э-э-э, ну, это его семья жертвовала в основном, – соврала я.

– Вот как. А как его фамилия? Просто мы тут в Филадельфии все друг друга знаем.

– Нет, его семью ты не знаешь, – быстро ответила я, надевая шлем. – Они тоже переехали.

– Ну ладно. – Он наконец сдался. – Ну как, ты вообще голодная?

Какое счастье, что он сменил тему.

– Да умираю с голоду! – воскликнула я. – Есть идеи?

– Ну, можно заскочить в какой-нибудь из первоклассных ресторанов в центре, но я думаю, ты будешь не прочь отведать истинно филадельфийской еды.

– Чизстейк! – обрадовалась я. – Ох, сколько лет я не ела чизстейк!

Просто идеально. Разумеется, я бывала во всех этих ресторанах, куда он мог меня повезти.

– Ты следишь за фигурой? – спросил Зак, кидая на меня оценивающий взгляд.

– Нет. – Я покачала головой. – Я холестерина боюсь.

– Вот и умница, – усмехнулся он. – Никогда не рано начинать думать о таких вещах.

– Я, конечно, слежу за фигурой. Но у меня метаболизм хороший. Вот моя… моя… моя сестра пошла в отца. Вечно сидит на диете, хотя, по-моему, она больше говорит о ней, чем соблюдает. Но у нас с Люси не так. Мы можем есть практически все, что захотим.

– Твоей сестре это, наверное, ужасно не нравится.

Я секунду поразмыслила над его словами:

– Знаешь, пожалуй, так и есть.

Забираясь на мотоцикл второй раз в жизни, я думала: что ж, уж если эта махина меня не убила, то и от холестерина в чизстейке ничего не случится.

– Твои слова мне по душе, – сказал он. – Но если тебе предстоит съесть первый чизстейк за много лет, надо, чтобы он был самый лучший!

– В «Джуниорс», на Семнадцатую? – спросила я.

– К «Пэту», на юг!

– Поехали! – воскликнула я, перекрикивая шум заводящегося двигателя, и в следующее мгновение мы уже снова мчали по улице.

Через несколько кварталов мы остановились на светофоре.

– Ты там как? – поинтересовался Захария.

– Если хочешь, можешь прибавить газу!

– Мне, пожалуйста, сэндвич по-филадельфийски, – обратилась я в окошко заказа, когда мы приехали к кафе.

Человек за перегородкой посмотрел на меня с недоумением.

– Ей с сырной пастой, – вмешался Захария. – Жареный лук будешь?

– Да. – У меня слюнки потекли.

– Тогда с пастой и добавить, – обернулся он к человеку за стойкой. – Два с пастой, добавить, пустой.

– Что ты ему такое сказал? – спросила я, когда мы отошли от окошка.

– Здесь чизстейки заказывают по-особому, – пояснил он. – Я взял нам сэндвичи со стейком и сырной пастой и с жареным луком.

– Ага, это, значит, было «с пастой и добавить». – Я повторила, и он усмехнулся. – Ой, я бы лучше со швейцарским сыром. Может, сказать ему?

Я повернулась было обратно к человеку в окошке.

– О, ни в коем случае. – Зак остановил меня, будто я сказала что-то неподобающее. – Со швейцарским сыром здесь не делают. Нас отсюда вышвырнут.

– Вот оно как! А что значит «пустой»?

– Сэндвич получается лучше, если мякиш из хлеба вынуть.

– О, вот это хитроумно. И калорий меньше. Надо будет сказать сестре, – добавила я.

Хотя, с другой стороны, вообще-то, незачем лишний раз сердить Барбару, заводя разговор на такие темы.

Я схватила ворох салфеток, а Захария нашел нам два места за столиком снаружи. Половину салфеток я отдала ему, а одну разложила на столе перед собой.

– Ух ты, какие мы щепетильные, – с усмешкой сказал он.

– Да, пожалуй, – отозвалась я. – Но кто знает, кто за этим столиком сидел?

– Дельно подмечено, – согласился он и поставил передо мной мой чизстейк, а сам взял салфетку и, расправив, положил ее перед собой с преувеличенной аккуратностью.

Откусывая от своего чизстейка – то есть сэндвича с пастой и «добавить» (между прочим, фантастически вкусного), – я отчаянно старалась не заляпаться жареным луком, брызнувшим с другого конца.

– Не слишком изысканно, но вкусно, – подытожил Захария.

– Лучше и не скажешь, – согласилась я.

– Теперь можешь официально заявить своим друзьям в Чикаго, что ела чизстейк в самом подходящем месте. Думаю, это все равно что у вас сходить в «Джордано»?

– А что это?

– Ну, как сходить в «Джордано» поесть пиццы по-чикагски. Только не говори, что живешь в Чикаго и никогда не была в «Джордано».

– Ну конечно была! – воскликнула я, надеясь, что он не станет больше задавать мне вопросы.

Что это еще за «Джордано» и откуда мне знать, что такое пицца по-чикагски?