Адена Хэлперн - 29

– Мы что, нищие?

Посетив меня, Люси часто отправляется развлекаться дальше. Она встречается с друзьями в каком-нибудь окрестном баре, и я едва сдерживаюсь, чтобы не попроситься пойти с ней. Иногда я шучу, будто собираюсь присоединиться, и тогда она принимается подначивать меня:

– О, ты там всех девиц за пояс заткнешь! Давай принарядим тебя!

Как бы мне хотелось всего один раз – хоть разочек – пойти с ней и посмотреть, как она проводит эти свои вечера.

Еще Люси гораздо умнее, чем считает Барбара. Моя дочь хотела, чтобы Люси пошла учиться на юриста, по стопам Говарда, но я-то знаю, что это не ее. Люси поступила в школу дизайна Парсонса в Нью-Йорке и выучилась на модельера. Два года она работала личным помощником самой Донны Каран, а в прошлом году вернулась в Филадельфию, чтобы создавать собственную одежду. И знаете, что еще она сделала? Она взяла мою фамилию! Еще бы, ведь «Люси Джером» смотрится на этикетке гораздо лучше, чем «Люси Сутамолок». Как вообще можно носить фамилию Сутамолок? Когда Барбара впервые привела домой отца Люси и он сказал, что его зовут Ларри Сутамолок, я подумала, что в жизни не слышала ничего нелепей. Если произнести быстро, звучит почти что как «сущий олух». Попробуйте сами, повторите «Сутамолок» десять раз – увидите, что получится. Как бы то ни было, Люси Сутамолок превратилась в Люси Джером, и ее матери пришлось смириться, хоть ее это и уязвило немного. В конце концов, платья Люси продаются в лучших магазинах Филадельфии, по крайней мере некоторых из них: в «Пляже Таити», и в «Нит Вит», и в «Джоан Шепп», – и даже новый универмаг сети «Барнис», что открылся на площади Риттенхаус, заинтересовался ее одеждой. «Барнис»!..

Да, я знаю. Я так горжусь своей внучкой.

Одно из любимых занятий Люси – копаться в моем шкафу, выискивая фасоны, которые можно воспроизвести. У меня столько одежды скопилось за годы – я ведь никогда ничего не выбрасывала, – и можете не сомневаться: шкаф для хранения всего этого добра у меня что надо! До переезда в центр города я забила одеждой и обувью все до единого шкафы в нашем пригородном доме. В детской Барбары хранились мои костюмы от Шанель и Хальстона, купленные в 60-х и 70-х. В шкафу в гостевой комнате я держала все свои роскошные вечерние платья. Меха (когда еще можно было носить мех, не опасаясь, что эти ненормальные забросают тебя краской) вместе с прочей зимней одеждой хранились внизу. И еще был шкаф в моей комнате для повседневной одежды и обуви.

– Почему бы тебе не выставить все это на аукцион? – предложила Барбара, когда я начала готовиться к переезду.

Но об этом и речи быть не могло. Моя одежда хранит память обо всем хорошем, что было в моей жизни. Вместо альбомов с газетными вырезками, фотографиями и прочими воспоминаниями о минувшем у меня есть шкаф, в который вместилась вся моя жизнь. Вот костюм из бледно-голубой тафты от Оскара де ла Рента, который я надевала на свадьбу Барбары; вот великолепное белое вечернее платье от Джеймса Галаноса, с одним плечом и расшитое пайетками, – я купила его для какого-то торжественного приема в Нью-Йорке, на который мы с Говардом ходили как-то в 80-х; Говард тогда сказал, что я в жизни не выглядела красивее. Я никогда не расстанусь с этим вещами. Нетушки.

Поэтому я купила трехкомнатную квартиру и превратила одну из комнат в платяной шкаф. На ремонт ушло больше трех месяцев, но когда рабочие наконец сделали все, как я хотела, это стала моя самая любимая комната. Барбара меня не понимает. Зато Люси вполне разделяет мои чувства.

В гардеробной мы с внучкой можем торчать часами. Она делает зарисовки некоторых моих нарядов. Она даже скопировала фасон ярко-розового прямого платья без рукавов от Лилли Пулитцер; я купила его во время поездки во Флориду, в Палм-Бич. Это было в 60-х, еще до того, как Лилли Пулитцер приобрела имя в мире моды.

Люси назвала эту модель «платье Элли Джером».

В честь своей бабушки.

Когда я думаю о внучке, я просто сияю.

Вот поэтому и завидую ей.

Так что сегодня, во время празднования моего семьдесят пятого дня рождения в ресторане «Прайм риб», я могла мечтать лишь об одном: как бы мне хотелось повернуть время вспять и пожить в современности. Хотя бы на денек. Как бы мне хотелось, чтобы на один день ко мне вернулись мой упругий зад и гладкая загорелая кожа. Как бы мне хотелось провести бурную ночь любви с человеком, который только и желал бы, что доставить мне удовольствие. Я не просила прожить заново всю жизнь; это уже как-то эгоистично. Я хотела всего один день своей убогой старушечьей жизни провести так, чтобы наверстать все, что упустила, и оценить то, что прежде принимала как должное. Вы знаете, что я прожила ровно двадцать семь тысяч триста девяносто четыре дня? Сегодня утром посчитала на калькуляторе. Подумаешь, велика ли важность – взять всего один день из такого количества и пуститься во все тяжкие? Какое замечательное желание! По-моему, очень изобретательное. Я бы непременно поделилась с кем-нибудь этой идеей, но, конечно, нельзя никому рассказывать о том, что загадал, иначе не сбудется. Ха!

Именно это я и загадала, когда Барбара и Люси вынесли огромный праздничный торт.

– Поместилось только двадцать девять свечек, – говорила Барбара всем подряд и смеялась.

Иногда она просто выводит меня из себя.

Итак, я склонилась над своими двадцатью девятью свечками и загадала желание.

Я пожелала, чтобы на один день мне снова стало двадцать девять лет.

В этот день я бы сделала все иначе.

И тут уж я бы все сделала как надо.

И никогда больше ни о чем бы не попросила.

Первое, что я заметила с утра, когда Барбара разбудила меня телефонным звонком, была моя грудь.

Я всегда сплю на животе и с годами привыкла, что при пробуждении мои груди оказываются под мышками. И первым делом, как только проснусь, я сдвигаю эти кучки плоти в более удобное положение.

Итак, когда я очнулась, звонил телефон, так что я бессознательно потянулась поправить грудь и вдруг поняла, что не нахожу ее в привычном месте. Моя грудь была именно там, где груди полагается быть!

Я не придала этому большого значения. Подумаешь, всякое бывает, и это обстоятельство никак не подтолкнуло меня к осознанию произошедших за ночь изменений. И только позже я поняла, что уже тогда могла бы догадаться.

Открыв глаза, чтобы поправить грудь (а заодно снять телефонную трубку), я кинула взгляд на электронные часы у кровати. Часы показывали восемь тридцать. Я слепа, как крот, уже двадцать пять лет и однако же смогла увидеть время. Наверное, заснула в очках, подумала я. Я так уже много-много раз засыпала, только очки никогда не оставались сидеть на носу ровно, особенно притом, что я сплю на животе. Я снова глянула на часы, потом поднесла руку к лицу. Никаких очков. И тут я обнаружила свои очки на столике. Может, мне просто показалось, что я различила время? Очевидно, я еще не совсем проснулась.