Дафна Дюморье - Берега. Роман о семействе Дюморье

– Дядя Джордж, папа умер, и я, как старший сын, занял его место. Ты уже много лет проявлял исключительную щедрость и доброту, я просто не знаю, как тебя благодарить. Но отныне во всем, что касается нашей семьи, окончательное слово будет за мной.

Все уставились на него в изумлении. Неужели этот бледный молодой человек со взлохмаченными волосами и широкими плечами – тот самый нежный, мечтательный Кики, который никогда никому не перечил и боялся сказать лишнее слово, чтобы кого-нибудь не расстроить?

– Дорогой мой, я, как ты понимаешь, не имею ни малейшего намерения вмешиваться в ваши семейные дела, – произнес Джордж Кларк, багровея лицом и вставая на ноги. – Разумеется, мать твоя будет советоваться со мной как со своим законным представителем. После твоего отца, как тебе, наверное, известно, остались многочисленные долги, и, пока они не будут погашены, вам обоим не удастся получить ни пенни. Полагаю, ты знаешь, что жить вам придется на ренту, которая перешла от моей матери к твоей – и которую, кстати, перестанут выплачивать после ее смерти. Так что мне лишь остается надеяться, что ты, ради себя самого, как можно скорее научишься зарабатывать живописью. Эллен, душенька, мне нужно успеть на поезд. Разумеется, вы с Изабеллой поживете в Милфорде, пока не примете окончательное решение относительно будущего. Мы с Джорджи, да и малыш Бобби тоже, будем очень рады таким гостям.

Он поцеловал сестру и племянницу, величественно кив нул племяннику и, плотно натянув на седую голову цилиндр, с большим достоинством вышел из комнаты. Ес ли не знать наверняка, что Джордж Ноэль Кларк родился в 1794 году, еще до того, как мать его обратила свой игривый взор на Известную Персону, можно было бы усмот реть в нем безошибочное семейное сходство… Возможно, капитан Кларк пребывал в том же приятном заблуждении, что и его сестра, и иногда позволял воображению слегка разыграться.

– Похоже, дядя так и не оправился от своего глупого припадка ревности в отношении тебя и Джорджины, – заметила Эллен, подняв на Кики глаза. – Он определенно дал понять, что тебя в Милфорд не приглашает.

Кики не ответил. Он погрузился в мечты. Только на сей раз он смотрел вперед, в будущее, а не вспять, в прошлое. Он даже забыл про отца, который никогда уже не зальется песней, а будет вечно лежать в неприметной могилке на кладбище Эбни-парк, в Сток-Ньюингтоне, куда его сегодня опустили.

Кики мечтал о том, что, возможно, уже через месяц, а может и раньше, он снова окажется в Париже, будет ходить по его мощеным тротуарам, вдыхать знакомый воздух. Через несколько дней пришло письмо от Джиги – в нем на удивление содержались его собственные соображения касательно Изабеллы и ее будущего.

Я только что получил твое письмо, – писал Джиги, – и совершенно излишне говорить, какое оно произвело на меня действие, хотя я и был отчасти готов к такому развитию событий.

Не суди меня строго, но я рад, что не оказался в самом средоточии горя, – и дело не в эгоизме, а в том, что мне всегда не хватало душевной отваги. У меня постоянно теплилась слабая надежда – так человек цепляется за соломинку, – что солнечная погода и твой заботливый уход вернут папе силы, даже если он и не поправится полностью. Я немедленно написал в монастырь, к настоятельнице, попросив сообщить о случившемся тетушке, сразу или осторожно, с подготовкой, – на ее усмотрение. Каковы твои планы, дорогой Кики? Я очень горюю и одновременно страшно рад, что скоро увижу вас вновь. Разумеется, главная наша забота сейчас – это будущее Изабеллы, хотя, полагаю, пока еще рано его обсуждать. Вряд ли мама захочет остаться в Лондоне, полном мрачных воспоминаний. Может, Версаль? Мама с Изабеллой прекрасно проживут здесь на ее ренту, а ты поедешь в Париж и сможешь там себя обеспечить.

Что касается меня – ни о чем не волнуйся. Нынче здесь, завтра там – такова солдатская жизнь. Не исключено, что меня отправят в Африку. Поскольку здесь я только и делаю, что множу свои долги, пожалуй, оно и к лучшему. Только не говори об этом маме – да и вообще, мы в любом случае повидаемся до моего отъезда. Если мама с Изабеллой все же поселятся в Версале, надеюсь, они будут жить на собственной квартире, а не у тетушки. Мне кажется, вместе они не уживутся, да и в любом случае не хочется, чтобы Изабелла попала в руки этим святым сестрам-иезуиткам. Если бы тетушка прожила здесь, в Шалони, еще месяц, она бы окончательно свела меня с ума, и хотя я крайне признателен ей за все, что она для меня сделала, долго терпеть эту лицемерную набожность просто невозможно.

Ну а ты, старина, – как ты собираешься собственными силами выживать в Париже? Уверен, что у тебя это получится, но как именно? Если хочешь зарабатывать продажей картин, нужно ведь, насколько мне известно, начинать определенным образом – писать маслом портреты или, скажем, рисовать миниатюры?

Кстати, тетушке в Версале всегда готовы давать кредит сколько угодно: ее тут прекрасно знают, вот только (это между нами) в будущем она, видимо, будет куда прижимистее, потому что все, что она делала для нас раньше, – уверяю тебя, буквально все, – делалось ради бедного нашего папы.

Мама сможет снять неплохую меблированную квартирку за четыре-пять сотен франков, с садиком для Изабеллы; жизнь здесь недорогая, однако, как бы все ни устроилось, умоляю тебя, проследи, чтобы они жили отдельно от тетушки. Я часто слышу, как тетушка судачит с матерью настоятельницей, и, хотя у меня нет никакого права на собственное мнение, мне невыносима мысль, что Изабелла станет католичкой и сделается похожей на святых сестер. Впрочем, я убежден: ты все устроишь так, как надо. Бедняга, какая на тебе лежит ответственность! Заботиться о матери и сестре – дай тебе Бог мужества это осилить! Я всегда считал, что ты лучше и умнее всех известных мне людей.

P. S. Ради всего святого, не проговорись тетушке, что над папой перед смертью не совершили всех положенных обрядов; она этого не переживет.

Пишу на обычной бумаге – не с помощью крепа и траурной каемки скорблю я по своему отцу.

Если вспомнить, как преданно Луиза заботилась о Джиги с самого его детства, некоторые фразы из этого письма могут показаться чрезвычайно неблагодарными; однако не будем забывать, что ему едва исполнилось двадцать лет, чужую заботу о себе он принимал как должное, а кроме того, набожная старая дева шестидесяти одного года от роду – не самый идеальный товарищ для беззаботного, легкомысленного молодого кавалериста. Бедная Луиза, несомненно, была особой довольно ограниченной, а замкнутое, неестественное существование в версальском монастыре не способствовало расширению кругозора. В любом случае письмо Джиги только укрепило Кики во мнении, что Версаль – неподходящее место для его сестры, и он порешил, что Изабелла останется в Лондоне, по крайней мере пока. Мистер и миссис Уайтвик выразили горячее желание принять ее к себе в дом, так что этот вопрос оказался улажен.