Дафна Дюморье - Берега. Роман о семействе Дюморье

Так что, милый Кики, попробуй договориться с мамой, если ты считаешь, что сам папа не станет возражать; впрочем, если от него последует решительный отказ (чему я, между нами говоря, нимало не удивлюсь), очень прошу тебя ничего не говорить об этом в письме к тетушке, ибо она всей душой верит в этот способ.

Знаю, что это предложение звучит очень странно в устах простого солдата, однако не стану скрывать, что с тех самых пор, как бедная тетушка получила эти известия, она не находит себе места от тревоги, и я готов на все, только бы ее успокоить.

Если отец действительно так тяжело болен, как это следует из твоих слов, мне представляется, что я должен его видеть. Я могу приехать в Лондон через два дня; тетушка сама это предложила, она готова оплатить мой проезд. Дай знать – и я немедленно тронусь в путь. Я уверен, что отец будет рад меня видеть и его не слишком потрясет мой приезд – не говоря уж о том, что я ужасно хочу со всеми вами повидаться.

Тетушка тоже приехала бы, но ей, в нынешнем ее состоянии, не вынести такой дороги. Кики, прошу тебя, не отказывай мне в этом. Почти шесть лет минуло с тех пор, как мы виделись, а обстоятельства сейчас складываются особые. Напиши одно слово «да» на листе бумаги и брось его в почтовый ящик. Мне проще простого будет получить увольнение и отправиться в Лондон. Только будь, пожалуйста, осторожен в выражениях по поводу папиного состояния, ибо письмо я вынужден буду показать тетушке, а она крайне впечатлительна и легко расстраивается.

Жду твоего ответа, а сам тем временем шлю вам всем горячие приветы.

Отправив письмо, Джиги целую неделю с нетерпением ждал ответа. Его не было. Джиги гадал – может, отцу стало легче и Кики считает, что ему ни к чему ехать в Англию? Раз не пишут – значит все хорошо. Тетя Луиза вернулась в Версаль, а Кики остался в казарме в Шалони, пообещав написать ей сразу же, как получит весточку из Лондона. Но в доме номер 44 по Уортон-стрит ни у кого попросту не было времени думать о семейном козле отпущения. Как это ни прискорбно, письмо его бегло просмотрели и отложили в сторону. Несчастья и невзгоды и так валились со всех сторон – не хватало к ним еще и Джиги.

«Понимаю, что бедняга хочет нас повидать, – думал Кики, – но он тут будет только мешаться под ногами, да еще и отвечай за него. Я совершенно уверен, что мама не согласится».

Он был совершенно прав. Хватило одного намека на возможный приезд Джиги – и Эллен тут же вышла из себя.

– Эжен собрался в Лондон? – спросила она. – А на что, скажи на милость, мы будем его кормить? И папа сейчас в таком настроении, что, наверное, даже видеть его не захочет. Убеждена, Эжен просто ищет предлог, чтобы приехать сюда поразвлечься. Что-то он раньше никогда не проявлял о нас такой заботы.

Это было жестоко и несправедливо – ведь Джиги, при всей своей беспечности и безалаберности, всегда любил родных: в каждом письме он пишет, как сильно тоскует, как мечтает о встрече – пусть и нескорой.

Но Эллен всегда относилась к младшему сыну с предубеждением, и сама мысль о его приезде сейчас, когда нер вы ее и так были натянуты до предела, казалась ей невы носимой. Так что Джиги напрасно ждал, когда его позовут.

Состояние Луи-Матюрена не улучшалось. На улице потеплело, но приступы астмы не прекратились, он постоянно задыхался. Пациентом он, разумеется, был совершенно несносным. Врачей не переносил – он ведь всегда сам врачевал все свои недуги, но сейчас у него не было сил и на это.

Эллен с Кики тишком пригласили в дом врача и устроили консультацию на первом этаже – Луи-Матюрен никогда не позволил бы медику войти в свою комнату; врач, сильно озадаченный, постарался как мог назначить лечение, но предприятие было гиблое, ведь он даже не видел пациента. Он осмелился намекнуть, что мистеру Дюморье не помешал бы специалист по душевным недугам, – судя по описаниям жены, физическое его состояние вовсе не выглядело угрожающим; мало-помалу врачу удалось вытянуть из Эллен правду о брате мужа, о его последних годах – эскулап помрачнел и покачал головой.

– Возможно, склонность к тяжелой меланхолии у них в роду, – сказал он. – Мой вам совет – как можно скорее спросить мнения специалиста. Если хотите, я устрою вам консультацию. Скорее всего – должен вас к этому подготовить, – понадобится перевезти вашего мужа в спокойное, тихое место, где ему будут обеспечены внимание и уход, необходимые в его состоянии.

– Вы имеете в виду лечебницу для душевнобольных? – прошептала, побледнев, Эллен.

Врач неопределенно взмахнул руками.

– Я бы не стал это так называть, – ответил он, ибо был человеком добрым. – Я не хочу сказать, что муж ваш потерял рассудок, ничего подобного. Однако, если, как я подозреваю, в роду у него имеется такая наследственная слабость, было бы гораздо лучше для него – и для всех вас, – чтобы он находился под постоянным наблюдением. Место, которое я имею в виду, ничем не отличается от любого другого хорошего санатория, однако сиделки и врачи имеют специальную подготовку и умеют обращаться с любыми умственными расстройствами. Впрочем, особой срочности я в этом не вижу, неделю-другую в любом случае можно подождать. Обдумайте мое предложение и, когда определитесь, дайте мне знать. Что касается непосредственного лечения, если вы убедите мужа принимать вот это лекарство – безобидное успокоительное, – оно может слегка облегчить его состояние; помимо этого, потакайте ему во всем.

С этими словами славный доктор ушел, не внеся в дом никакого покоя, лишь оставив за собой черную тень страха.

После его ухода Эллен впервые в жизни разрыдалась; Кики стоял с ней рядом на коленях, обхватив ее руками.

– Мы не можем никуда отправить папу, – сказала она. – Он как ребенок, Кики, несчастный растерянный ребенок – сидит в постели и смотрит в пустоту. Да он и всегда был ребенком, с первого дня нашего брака. Ты даже младенцем был куда рассудительнее, чем твой взрослый отец!

– Мамуля, ну конечно, мы никуда не будем его отправлять! – сказал Кики. – Если ему станет хуже, я готов за ним ухаживать. Я сильный, из меня выйдет хорошая сиделка. А он такой тихий, такой ласковый – уж он-то нас ничем не побеспокоит!

– А со слов врача можно понять, что он буйнопомешанный, – продолжала Эллен, – и это твой папа, самое безобидное существо на свете: он так ненавидит любую жестокость! Никогда не забуду его ярость, когда, много лет назад, он увидел, что какой-то негодяй мучит собаку. Не забуду, как он избил и обратил в бегство этого мерзавца, а собаку подхватил на руки. Забрал ее домой, перевязал бедняжке сломанную лапу – а по щекам у него текли и текли слезы, и все это время он непрестанно изрыгал проклятия, говорил совершенно несусветные вещи. Поди пойми, как такое возможно – одновременно делать доброе дело и ругаться самым неподобающим об разом. Но та ков уж твой отец.