Дана Гинтер - Путешествие на «Париже»

Полусонная Амандина заерзала в кресле, а затем, не открывая глаз, облизала сухие губы. «Какая же мы жалкая троица, – прислушавшись к похрапыванию Биби, подумала Вера. – Три старушки, вялые и неповоротливые. Дряхлые медведицы в нескончаемой спячке».

– Амандина, – тихо позвала Вера, и служанка сразу же откликнулась. – Передайте мне, пожалуйста, вот ту сумку. Да, ту самую, с книгами. А теперь можете идти устраиваться в своей каюте. Она рядом с моей, на этом корабле вам не придется бегать из первого класса во второй.

Вера сама себе улыбнулась, представив, как неторопливая Амандина во всю прыть несется по палубе.

– Вы уверены, что вам не нужна моя помощь? – спросила старая служанка. – Я могу развесить ваши наряды, распаковать ваши туфли…

– Нет, спасибо, не надо. Я пока о нарядах не думаю, – ответила Вера. – Одна мысль о них наводит тоску. Отдохните немного. А если мне что-то понадобится, я вас позову.

Амандина, мимоходом погладив Биби, неторопливо зашагала в соседнюю каюту.

Вера же принялась распаковывать саквояж. Первым делом она достала из него свой маленький портрет в рамке красного дерева. Внимательно всмотрелась в него и вспомнила тот день, когда он был написан. Ей тогда было далеко за тридцать, и Чарлз предложил – а вернее, подтолкнул ее к тому, чтобы заказать портрет некому карликового роста художнику с огромными пухлыми губами. Да, это было настоящее приключение! Они с Чарлзом в дождь взобрались по длинной крутой лестнице на Монмартр и встретились с этим гротескного вида человеком, потом вдребезги напились не то анисовой водки, не то абсента, а приблизительно через час художник закончил ее портрет – рисунок пастелью.

Позднее этот художник прославился и умер довольно молодым – намного моложе, чем она теперь. Художник не проявил ни к ней, ни к Чарлзу никакой симпатии – он почувствовал, что они посмеиваются над ним, и взял с них денег больше положенного (или по крайней мере он сам так счел). Вере тогда портрет отнюдь не понравился. Художник преувеличил все ее недостатки – длинный нос, квадратное лицо, острый подбородок, – насмеявшись в ответ над ней. Но теперь в этом рисунке она увидела прежнюю Веру – интересную, гордую, самовлюбленную, даже отчасти лукавую, и она вдруг подумала, что этот портрет, пожалуй, ей сейчас весьма по душе.

Она поставила рисунок на столик перед зеркалом, сдвинула в сторону и всмотрелась в оба образа – в портрет и в свое отражение. Женщина в расцвете лет и женщина на закате жизни. Она придирчиво вгляделась в свое отражение: из-за худобы морщинки у нее на лице прорезались резче прежнего, кожа обвисла. Она слегка откинула голову и бросила взгляд на свою шею. «У тебя красивая шея», – однажды сказала ей мать. Теперь же эта шея выглядела так, словно группа крохотных искателей приключений, пробороздив ее, взобралась по ней, как по склону, и из ложбинки под подбородком бросила веревочную лестницу своим менее энергичным и решительным сотоварищам. Интересно, что они сделают, когда доберутся до вершины? По слуховому проходу проползут к ней в мозг? Вера вообразила, как эти миниатюрные существа, оснащенные веревками и ледорубами, подбираются к центру ее мозга. В последнее время подобные ощущения казались ей все более и более явственными.

Она бросила последний сентиментальный взгляд на портрет – молодую Веру, затем перевела его на иллюминатор – к ее удовольствию, он оказался больше прежних пароходов, на которых ей доводилось когда-либо плавать. И хотя их лайнер отчалил от берега и их теперь окружала вода, по мнению Веры, он еще не вышел в открытое море. Прежде чем пересечь океан, им еще предстояло остановиться в Бретани. Гавр, Саутгемптон… До чего же провинциально это звучит! Почему было не назвать маршрут корабля «Париж – Лондон – Нью-Йорк»? Ведь и такое название не вводит в заблуждение.

Вера снова принялась распаковывать вещи. Она достала сумочку с туалетными принадлежностями и уже почти решила воспользоваться «Волшебным питанием для кожи» Феррола (удивительное средство для морщинистой шеи), но тут же сочла это занятие совершенно бессмысленным. Хмыкнув, она сложила туалетные принадлежности в ящик и еще раз заглянула в саквояж.

На глаза попалась книга, которую Чарлз дал ей для чтения в пути, – тоненький томик стихов его приятеля-грека. Вера с улыбкой заметила, что Чарлз позволил себе загнуть одну из страниц. На ней, видимо, напечатано стихотворение, которое, по его мнению, ей стоило прочесть обязательно. Что ж, она оставит его на последний день, а потом пошлет телеграмму Чарлзу, в которой скажет, что только что его заметила. А может быть, позвонить ему?! Эта мысль ее рассмешила. Интересно, какое столь срочное известие посреди океана кому-то понадобится сообщить на сушу?

Последними из саквояжа Вера достала три толстых дневника. Она осторожно опустила их на маленький письменный стол, из бокового кармашка вынула ручку и положила ее поверх дневников. Этой ручкой было написано здесь каждое слово; семь лет назад с этой ручки и начались ее дневниковые записи.

Случилось это за несколько месяцев до начала войны. Она возвращалась на поезде после тоскливого выходного в Довилле – модном курорте на сером и плоском Нормандском побережье, курорте, который какими-то коварным путем пролез в список фешенебельных мест отдыха светского общества. Из-за дождя в Довилле отменили скачки, и этот выходной оказался особенно унылым.

К тому времени уже довольно сонные, они устроились в купе первого класса и приготовились к шестичасовой поездке в Париж – Амандина прикорнула у нее на плече, Биби улегся ей на колени. Вера и сама наконец почувствовала себя совершенно расслабленной – ни одной английской няне не удалось бы укачать ребенка лучше, чем французскому поезду, – когда в их купе зашел почтительного вида господин. Он сел на свободное место напротив них, снял шляпу и, улыбнувшись, вежливо им поклонился. Затем, пошарив в сумке, вытащил книгу, надел очки и принялся читать.

Вера же, притворившись спящей, стала за ним исподтишка наблюдать. Судя по его одежде, он не был французом, да и кожа у него была смуглее, чем у бледнокожих жителей северных районов Европы. Волосы у незнакомца успели слегка поседеть, в аккуратно подстриженной бородке тоже проглядывала седина, но его густые дугообразные идеальной формы брови были черны, как смоль.

Ей нравилось наблюдать, как он читает. Она с интересом следила, как он водит глазами, спрятанными за очками в золотой оправе, – вверх-вниз по странице – и как его тонкие пальцы нетерпеливо перелистывают одну станицу за другой. Вера всмотрелась в название книги – Валье Инклан [8]. «Театр».

Имя показалось ей необычайно экзотичным – какой-то древний бог индейских племен. Этот смуглый незнакомец, очевидно, принадлежит к театральному миру – драматург, режиссер, а возможно, даже актер? Вера вдруг представила, как он читает ей вслух пьесу (ведь пьесы созданы для представлений, не правда ли?) и своим глубоким голосом превращает испанскую прозу в музыкальный спектакль.