Петер Гардош - Предрассветная лихорадка

– Милая Лили! Я должен сказать тебе, что я презираю и поднимаю на смех глупых женщин, которые стесняются говорить о таких вещах.

Мой отец швырнул карандаш на стол:

– Что за бред! Да еще на “ты”?! И это я должен послать ей?!

– Вы уже месяц как переписываетесь. Пора перей-ти на “ты”. Я человек посторонний, поэтому мне виднее.

В следующее воскресенье, когда Свен Бьёркман уже прочел молитву перед едой, когда двое их малышей несколько поутихли, а фру Бьёркман с обычной своей аккуратностью разлила по тарелкам суп, владелец писчебумажного магазина, не глядя на Лили, спросил:

– Куда вы спрятали крестик, Лили?

Бьёркман, возможно, плохо владел немецким, а может, хотел в очередной раз проверить, как продвинулась Лили в изучении шведского. Поэтому, когда девушка, недоумевая, повернулась к нему, он повторил вопрос, и опять по-шведски. А чтобы помочь ей, показал на висевшее у него на груди распятие.

Лили покраснела, достала из кармана серебряный крестик и надела его на шею.

– Зачем же его снимать? – мягко посмотрел на девушку Бьёркман. – Мы подарили его тебе, чтобы ты носила. Постоянно.

По интонации Лили поняла, что это упрек. И больше за время обеда не прозвучало ни слова.

Независимо от последнего, очень странного по тону и смыслу письма, Вы очень хороший парень, поэтому я не оставлю без ответа и это Ваше письмо. Но я не уверена, что такая “типичная обывательница”, как я, может быть Вам хорошим другом.

Ну а переходить на “ты”, мне кажется, еще слишком рано.

В Авесте у моего отца был свой личный термометр. И каждый день на рассвете, просыпаясь, как по будильнику, в половине пятого, он нащупывал его в ящике прикроватной тумбочки и, не открывая глаз, засовывал в рот. Всякий раз он медленно и размеренно считал про себя до ста тридцати.

Ртутный столбик вот уже много месяцев доходил до одной и той же отметки. Отец на секунду приоткрывал глаза – пристально вглядываться в тонкие черточки на шкале особой необходимости не было. Он клал термометр на место и, повернувшись на другой бок, снова засыпал. Тридцать восемь и две, все время одно и то же, ни больше ни меньше. Лихорадка, словно бесшумный вор, появлялась, крала надежду и исчезала в рассветной дымке. А в восемь часов, когда мой отец вставал, температура снова была нормальной.

Дорогая Лили! Какой же я остолоп! Ну какое имеет к Вам отношение вся эта ерунда, которую я нагородил! Горячо жму Вам руку, Миклош.

Постскриптум: Даже не знаю, могу ли я это послать Вам?

Письмо обычно путешествовало в почтовых вагонах шведских железных дорог двое суток. Когда было получено это последнее, с объяснениями отца, Лили и Шара забрались с ногами в постель, и Лили прочитала его подруге.

– “Постскриптум: Даже не знаю, могу ли я это послать Вам?”

Шара задумалась:

– Да прости ты его.

– Уже простила. – Перекатившись на край кровати, Лили протянула руку и вытащила из тумбочки конверт. – Я нарочно не стала заклеивать. – Она поискала абзац, который хотела показать Шаре. – Вот, пожалуйста:

Да, мой друг, ты действительно “остолоп”! Но если будешь вести себя хорошо, мы сможем перейти на “ты”! Если и в следующем письме мое обращение к тебе не изменится, сие будет означать, что мы остались друзьями.

Она торжествующе посмотрела на Шару.

Та улыбнулась, но все же заметила:

– Ох эти мужчины!

В караульном помещении лагеря стояло четыре велосипеда, на которых желающие могли добраться от леса до города. Теперь, когда в Авесте резко повернуло на холод и снежные шапки на елях не таяли даже днем, под лучами солнца, отцу и Гарри пришлось закутаться с головой, чтобы за пятнадцать минут, пока они ехали, не отморозить уши.

Дожидаясь очереди на главном почтамте города, они долго отогревали окоченевшие пальцы, зажав руки между коленями. Отец был смертельно бледен. С их места были видны три застекленные кабины, которые в этот момент были заняты. Мой отец сидел будто на иголках.

Наконец одна из кабинок освободилась. Служащая за стойкой сняла телефонную трубку и, глядя на моего отца, что-то проговорила, после чего махнула ему рукой. Мой отец вскочил и, покачиваясь, как пьяный, двинулся к пустой кабине.

В этот момент на другом конце Швеции Юдит Гольд, едва не сбивая с ног нянечек и врачей, сломя голову понеслась по лестнице. Лили и Шара сидели с книгой на подоконнике.

– Лили! Лили! – ворвалась Юдит Гольд в палату. – Тебя к телефону!

Та обернулась, но не сразу ее поняла.

– Да беги же! Тебе звонит Миклош!

Лили вспыхнула и спрыгнула с подоконника. Во весь дух она бросилась вниз – в цокольный этаж, где для пациентов был оборудован переговорный пункт. Медсестра, как раз выходившая в это время из помещения, уставилась на нее с изумлением. На столе рядом с аппаратом лежала телефонная трубка. Лили резко остановилась, помедлила, потом потянулась за трубкой и осторожно поднесла ее к уху.

– Я слушаю…

Мой отец там, на почте, откашлялся. И, как ни старался, начал на октаву выше, чем он хотел:

– Именно так я и представлял ваш голос. Просто мистика!

– Я запыхалась. Бежала. Тут всего один телефон, в главном корпусе, и мы…

– Вы отдышитесь, – затараторил отец. – А я буду говорить, хорошо? Я вам звоню, чтобы сказать: представляете, со вчерашнего дня через Лондон или Прагу можно посылать домой письма авиапочтой! Можно писать на венгерском! И даже телеграфировать! Вы сможете наконец-то найти свою маму! Я был счастлив, я сразу решил: сейчас же вам позвоню, поделюсь!

– О боже.

– Я что-то не так сказал?!

Лили стиснула трубку так, что рука ее побелела.

– Мамочка… Я не знаю… не знаю их адреса. Из старой квартиры нам пришлось переехать в дом со звездой… я не знаю, где она может жить теперь. Боже мой.

Мой отец наконец обрел бархатистый тембр голоса.

– Ну да! Какой же я идиот! Но мы можем дать объявление! Подадим для нее объявление в газете “Вилагошшаг”! Ее сейчас все читают! Я тут скопил денег, так что организуем!

Лили изумилась. Несмотря на весь драматизм момента, в голове у нее мелькнуло: получая пять крон в неделю, на это не скопишь.

– Откуда у тебя столько денег?

– Я об этом тебе не писал. То есть вам, дорогая Лили. Простите.

У Лили перехватило дыхание и, возможно, даже подскочила температура.

– Давай перейдем на “ты”, – пробормотала она.

Почтовое отделение Авесты в этот момент показалось отцу дворцом. Он восторженно вскинул кулак, показывая сидевшему в двух шагах от кабины Гарри, насколько он счастлив.

– Так вот, представляешь, у меня есть дядюшка, который живет на Кубе… Но я тебе напишу потом, это долго рассказывать.

Слова иссякли, и они замолчали.

Оба крепко сжимали трубки, притиснув их к уху.