Мэри Элис Монро - Место, где зимуют бабочки

– С тобой все в порядке, бабушка? – спросила она, снова вспомнив то, о чем поведал ей Салли. – Ты какая-то очень бледная. Может быть, тебе следует показаться доктору?

– Вот еще. Не нужны мне никакие доктора! – возмутилась Эсперанса и раздраженно звякнула ложечкой о край кружки. Потом приложила руки к лицу и стала поглаживать впалые щеки. – Просто вчера у меня выдалась бессонная ночь. Многое нужно было обдумать. Я немного утомилась.

– Тебе нужно прилечь. Подремли часок.

– Не могу, – напористо ответила ей Эсперанса. – Еще столько надо всего переделать. Надо все продумать, ведь путь предстоит нам неблизкий…

– Бабушка, пожалуйста! – взмолилась Луз. Такая безоглядная решимость не сулила им ничего хорошего. – Расскажи мне, что происходит. Зачем нам ехать прямо сейчас? К чему такая сумасшедшая спешка?

Эсперанса пошевелилась на стуле, взгляд ее снова стал каким-то затравленным.

– У меня на то есть причины. Очень важные, Луз, – ответила она. Судя по всему, страхи внучки задели ее самолюбие. – Не думай, что я выжила из ума или что-то подобное.

Луз осторожно накрыла ладонью ее руку. Рука у Эсперансы маленькая, но такая сильная. Вот и пальцы все покривились от тяжелой многолетней работы. В молодости Эсперанса одна поднимала двоих детей на ноги, работая от зари до зари на своей ферме. А муж в это время зарабатывал на жизнь в Штатах. Много лет спустя она одна отправилась в Милуоки и работала поваром в ресторане: все ради того, чтобы у ее любимой внучки был свой дом. И действительно, эти красивые сильные руки сумели сотворить для Луз родной дом, ее единственный родной дом.

– Ничего такого я и не думаю, дорогая моя бабушка, – тихо молвила Луз, чувствуя, как сердце ее затопляет волна нежности и любви. Она наклонилась и поцеловала косточки натруженных пальцев.

Улыбка озарила лицо Эсперансы, и она ласково взяла руки внучки в свои.

– Девочка моя ненаглядная. Вот увидишь, это будет замечательное путешествие. Замечательное для нас обеих. И времени у нас будет предостаточно для того, чтобы поговорить обо всем на свете. Ах, я так давно мечтала об этой поездке! Вначале мы поедем в Сан-Антонио, а потом все вместе – в Мексику. Пора тебе на месте взглянуть на свои корни, узнать, откуда ты родом.

Луз выдернула свои руки и спрятала их за спиной.

– Но я же не из Мексики! Я родилась здесь, в Милуоки! Я американка.

– Зато твоя семья родом из Мексики. И к тому же… – Эсперанса на секунду запнулась. – пора тебе наконец познакомиться со своей родней, – закончила она твердо.

– Родней? Какая они мне родня? Вся наша семья – это ты и я.

– Что ты несешь? – взвилась Эсперанса. – А тетя Мария? А ее дети? Это, не забывай, твои братья и сестры! Двоюродные. И все они живут в Сан-Антонио. Твой дядя Маноло – тот живет в Мексике. И другие тоже…

– Я никого не знаю. – Луз нахмурилась и недовольно уткнула взгляд в кружку. Как может бабушка требовать от нее каких-то нежных чувств по отношению к родственникам, которых она не знает? И они тоже хороши… Не удосужились хотя бы раз приехать навестить их.

От первого брака у бабушки было двое детей. Старшая дочь Мария живет сейчас в Сан-Антонио. У той тоже двое детей, которые, впрочем, не написали им за все это время ни единого письма. И не позвонили ни разу. Маноло, единственный сын бабушки, став взрослым, вернулся в Мексику. Там и женился. Все эти люди для нее, Луз, абсолютно чужие. Она бы и не узнала никого, если бы вдруг случайно встретила кого-то на улице.

– И как мы будем разговаривать? – пряча в улыбке колкость, спросила Луз. – Я же не говорю по-испански.

– Верно. – Эсперанса сокрушенно повела головой. – Я помню об этом. Моя вина. Ты, когда я пыталась, категорически отказалась говорить со мной на испанском. А ты ведь известная упрямица.

– Нет в том ничьей вины, бабушка, – возразила ей Луз, стараясь не встречаться с ней взглядом. – Да и зачем мне испанский? Я же и по-немецки не говорю. И родственников отца тоже не знаю.

– При чем здесь отец? – Эсперанса возмущенно скривила губы. – Отец! Да он нам никто! Мы даже не знаем его фамилии. Никогда не прощу этому паршивцу, что он бросил твою мать.

– Может, он не ее бросил, – прошептала Луз едва слышно. – Может, он просто меня не хотел.

– Что ты говоришь такое, детка. Как можно было не хотеть появления на свет такого ангела? Да ты – единственно мало-мальски стоящее, можно сказать, что осталось от их союза! – Эсперанса негодовала и не скрывала этого.

Луз мельком взглянула на свои коротко обстриженные, не тронутые лаком ногти, и с сомнением покачала головой.

– Вся твоя родня, твоя семья, то, что мы называем la familia , все это у тебя от матери. И от меня, конечно! – воскликнула Эсперанса дрожащим голосом и кулачком ударила себе в грудь. – Дитя мое! Неужели я не научила тебе ничему? И ничего не дала? Взгляни вокруг себя. Все эти яркие краски, пища, которую ты ешь, музыка, которую слушаешь, – все это оттуда, из Мексики. А сколько я рассказала тебе мексиканских сказок и преданий! И все для того, чтобы ты знала, кто я такая и откуда родом. И ты сама тоже. – Эсперанса опустила голову и тихо добавила: – И кто такая твоя… мама. – Она взглянула в упор на внучку, и голос ее окреп и зазвенел. В нем слышалась уверенность человека, знающего, чего он хочет. – Мексика растворена в твоей крови. И ты должна гордиться и своим происхождением, и своими предками.

Луз исподлобья посмотрела на Эсперансу, сидящую за столом напротив. Та бесцельно затеребила косу, лежащую у нее на плече. Иногда Луз и правда чувствовала неразрывную связь с той культурой, к которой принадлежала ее бабушка. И ей в такие минуты было понятно желание бабушки, чтобы и она выросла настоящей мексиканкой, с такой же длинной и толстой косой, как у нее и какую носят все замужние мексиканские женщины. Разумеется, Луз гордится своим мексиканским происхождением. Но и ограничивать себя только им она не намерена. Ей нужна свобода, чтобы понять себя, понять, кто она есть и чего она хочет.

Эсперанса поднесла руку к ее лицу и осторожно погладила. Прохладные тонкие пальцы легко прошлись по щеке, в темных глазах застыла решимость.

– Нам надо поговорить… о твоей матери.

– Я совсем маму не помню, – быстро откликнулась Луз. – Она ведь так давно умерла. У меня сохранились лишь какие-то смутные обрывки воспоминаний. Скорее даже не воспоминаний, а ощущений или видений. Я почти забыла ее, и от этого мне порой очень грустно.

Эсперанса сосредоточенно сдвинула брови. Слова Луз ее огорчили.

– Дитя мое, – проговорила она, слегка запинаясь. – Ты так многого не знаешь о Марипосе…

– Я знаю, что она была красавицей.

– Да, – задумчиво бросила Эсперанса и выгнула бровь, словно в этот момент представила себе свою красавицу дочь. – Она действительно была очень хороша собой.