Ирвин Уэлш - Сексуальная жизнь сиамских близнецов

– Вау! Производит впечатление. Такого серьезного и бескомпромиссного человека мы и мечтаем найти, чтобы он вытряс из Америки все это самодовольство и был бы еще ближе к реальной жизни, чем Джилиан Майклс! [7]

– Я в любой момент готова потягаться с ней – хоть на беговой дорожке, хоть на турнике, хоть на ринге, – говорю я и чувствую, как нижняя челюсть выдвигается вперед.

– Не думаю, что это потребуется, – Тельма смеется, – хотя как знать!

Я провожаю ее на площадку до главной лестницы.

– Вау, даже не верится, что я буду сниматься в сериале!

– Давайте не будем бежать впереди паровоза.

Тельма поправляет волосы, как будто от ветра, и делает шаг к выходу. Я забегаю вперед, смотрю, чтобы на улице никого не было. Вроде чисто. Тельма хватает дверь за торец, щурясь от солнца.

– Сперва пилот, потом смотрим на цифры, – бодро говорит она. – Все упирается в цифры. – Она достает из сумки солнцезащитные очки и надевает. – Бай, Люси!

– Бай, – отвечаю я тихо и как-то безрадостно.

Дверь захлопывается, и меня охватывает странное чувство – одновременно тоска и волнение. Машу Тельме рукой через стеклянную дверь, вбегаю вверх по лестнице и наливаю себе остатки чая.

Я росла в семье, помешанной на цифрах и замерах. Папа – бывший физрук, только один раз сменивший эту работу на неприметную должность в полицейском департаменте Бостона, – зачем-то водил меня на «Фенвей» [8]и там грузил статистикой по каждому игроку. Когда плохой или хороший результат подтверждал очередное его предположение, сделанное на основе этой статистики, он наклонялся ко мне и говорил со знанием дела: «Цифры никогда не врут» или «Люди субъективны, им верить нельзя, вот математика – наука от Бога. Следи за статистикой, огурчик мой, она не подведет».

Цифры, под знаком которых прошла вся моя юность, – это баллы за тесты (высокие =соответствовавшие ожиданиям) и средние академические (низкие =приносившие разочарования). Мать никак не могла меня раскусить и понять, откуда такие расхождения. Приходилось объяснять все это характером. Или его отсутствием. Отцу было глубоко наплевать на баллы, хотя списывать все на слабохарактерность нравилось и ему. Единственная разница: он объяснял ее провалами в спорте.

Мы жили в Веймуте, штат Массачусетс, – в городке, который поглотила бостонская агломерация, на так называемой Ирландской Ривьере в Саут-Шоре. Сестра Джоселин – младше меня на полтора года – была тихой, «ученой» и безнадежно неспортивной. Папа пытался с ней что-то сделать, но вынужден был отступить, и она почти полностью исчезла с его радара. Обломившись с сестрой, он взялся выбивать всю лень и тунеядство из меня. Из-за него я стала ненавидеть эти качества в других, а в себе сражалась с ними не на жизнь, а на смерть. За это, и только за это, я ему благодарна. Джоселин, которую, в отличие от меня-«огурчика», называли «сладенькой», стала любимой игрушкой матери. Сложно сказать, кому достался лучший расклад.

Я допиваю чай и ужасно зеваю. Надо идти: скоро занятие – первое на сегодня. В подъезде тихо; я проверяю почтовый ящик. Извещение из полиции: можно забирать «кадиллак» со стоянки. Они не отдали мне его сразу, чтобы сделать экспертизу повреждений на капоте.

Я иду в «Бодискалпт» – один из двух клубов на Саут-Бич, где я работаю. Появляется Мардж Фальконетти (рост 170, вес 130), жена большого корпоративного начальника, похожая на жирную личинку: ни груди, ни талии, ни жопы – какой-то надувной мячик. После нескольких упражнений на разогрев я нагружаю ее 4-килограммовой гирей – пусть потягает.

– Полностью разогнуть руку, Мардж, вот так. – Я пытаюсь настроить себя на деловой лад, борюсь со сном и с какой-то странной обволакивающей тишиной спортзала.

Вообще, обычно здесь так тихо не бывает. Мардж старается как может, но постоянно с каким-то трепетом смотрит то на меня, то мимо. Затем, о ужас, я замечаю, что она выпучилась на один из телевизоров, развешенных по залу. Местный новостной канал со всех экранов повторяет вчерашние сюжеты, в которых я чуть ли не главная героиня. Лестер – один из моих коллег-тренеров – издает громкий возглас одобрения и начинает жиденько аплодировать; я снова появляюсь на экране: щурюсь и выгляжу напуганной.

– Крутят в новостях каждые полчаса, – ухмыляется он.

– Вы такая смелая, – мучительно улыбается Мардж.

Я бросаю на нее косой взгляд, давая понять, что никаких поблажек не будет, и снова вытягиваю шею и пялюсь в экран.

Вот я с ноги принуждаю вооруженного салагу к миру. Какой все-таки чистый удар получился, гораздо выше, чем казалось: сводом стопы со всего маху бью ему промеж лопаток. Камера приближается, я уже сижу на нем; трусы под задравшейся юбкой закрыли на экране черными полосками. Затем я наношу ему еще пару ударов кулаками, хотя, честно говоря, я этого даже не помню. Он не двигается, и это выглядит страшновато, как будто подо мной труп. Дальше слышно крик: «Я все сняла на телефон!» – картинка дергается, опять я средним планом, и темное пятно от мочи на асфальте. Дальше более профессиональное видео: я через стекло патрульной машины.

Черт, на экране я теперь появляюсь не реже этих пятнадцатилетних сиамских близняшек из Арканзаса, что прославились из-за своей ссоры: одна хочет встречаться с парнем, и это значит, что вторую – физически более слабую, – если она не согласится, та в буквальном смысле против ее воли тащит с собой. Я задумалась, каково это: будь я приклеена к Джоселин, таскала бы ее с собой или, еще хуже, таскалась за ней. Ужас.

Вся Америка увлеченно обсуждает, нравственно ли это, хотя все это – влажный сон дегенерата, не более того. Если называть вещи своими именами, то одна телочка хочет ебаться с бойфрендом, вторая против по религиозным мотивам. Девушки разделили страну на два лагеря. Я это почувствовала на себе вчера вечером с Майлзом еще до того, как мы поругались на почве его внезапно обострившегося бесхребетного радикулита. Мужики типа него считают, что предполагаемый бойфренд Аннабель – одной из сестер – нездоровый, но сильно везучий чувак. Я помню близняшек у нас в школе, как к ним постоянно приставали парни с вопросами насчет секса втроем, а потом искренне удивлялись, почему те страшно обижались. Интересно, хоть один из этих дебилов захотел бы потрахаться вместе с братом, например? Вообще-то, это называется сопереживание, но даже такое базовое чувство Майлзу неведомо. Тем временем на экране надувает губы смазливо-невинный Стивен Эббот, по сравнению с которым Джастин Бибер – незаконнорожденный выблядок Игги Попа и Эми Уайнхаус.

– Я знаю девушек некоторое время, и мне очень нравится Аннабель. Это не значит, что я извращенец. Мы просто ходим в кино, там, не знаю, сладости вместе едим, пьем лимонад. Но некоторым в голову сразу приходят грязные мысли, и всегда найдутся любители все переврать.