Дафна Дюморье - Рандеву и другие рассказы (сборник)

Она поглядела на него и со смехом покачала головой. Он тихонько булькнул горлом, чтобы обойтись без слов.

– Видишь ли, я теперь живу в деревне, – продолжала она. – Выбраться в Лондон для меня целая история. Но уж если выбираюсь – раза два в год, – то всегда стараюсь попасть на твой спектакль. Не знаю, как так получается, но возраст на тебе совершенно не сказывается. Я-то теперь усталая старая фермерша, а ты все тот же мальчик, которого я знала: забавный, восторженный, вечно лохматый. Развела сантименты, да? Можно мне сигарету?

Она потянулась к сигаретнице на столе. Он не понимал, почему гостья ни намеком не выдает, кто она такая: хоть бы одно имя упомянула, одно название! А между тем они, очевидно, были близко знакомы. Просто нелепость! Бронзовое лицо, седые волосы, миссис Джон Пирс…

– Погоди-ка, – задумчиво произнес он, глядя в пространство, – когда же мы с тобой виделись в последний раз?

Она сурово следила за выражением его лица.

– Я только что сказала – лет тридцать тому назад, может быть, немного меньше. Время – такая непонятная штука. Знаешь, стоит мне только забыться и начать вспоминать – и я будто наяву слышу, как трогается с места твое такси и ты уезжаешь, клокоча от ярости, а я лежу на постели в полной уверенности, что разбитое сердце уже не склеишь.

Ого! Неужели все зашло так далеко?! Гневные слова… слезы… И после всего этого он начисто ее забыл!

– Вероятно, я повел себя как свинья, – сердито проговорил он. – Не понимаю, как мы могли рассориться!

Она запрокинула голову и рассмеялась:

– Уж не хочешь ли ты сказать, что мы расстались из-за ссоры?! Не может быть, чтобы ты так думал. У нас с тобой ни одной размолвки не было. Уж это-то ты должен помнить.

– Помню, еще бы не помнить! – Он тоже рассмеялся, гадая про себя, заметила ли она его оплошность. – Мы с тобой всегда жили душа в душу, как лучшие друзья…

Она немного помолчала, склонив голову набок и раздумывая над его словами.

– Вот тут ты ошибаешься, – возразила она. – Беда как раз в том, что нам так и не удалось наладить крепкие дружеские отношения, это-то все и сгубило. Наверное, мы были просто слишком юны, чтобы здраво судить о жизни, юны и себялюбивы. Никакого представления об истинных ценностях. Будто жадные дети – объедались до тошноты.

Он серьезно кивнул, глядя на нее поверх бокала. Значит, у них был страстный роман. Тридцать лет назад… Он мучительно рылся в памяти, но все напрасно. У него возникло неприятное ощущение, что он скверно обошелся с сидевшей перед ним седовласой дамой. Правда, не прошло и минуты, как его оправдали.

– Я ни о чем не жалею, – вдруг объявила она. – Ни на миг. Влюбиться, до смерти влюбиться – это ведь лучше всего на свете, правда? Я только об одном иногда жалела – что вот так оттолкнула тебя. Мы ведь могли быть счастливы и дальше.

Выходит, он все-таки не виноват. Судя по всему, это он ушел от нее с разбитым сердцем. Трогательная картина. Ну почему у него такая отвратительная память? Он уже готов был разрыдаться над трагедией собственной юности.

– Да я тогда чуть не пустил себе пулю в лоб! – горько произнес он. – А ты, наверно, даже и не задумалась, какой это будет для меня удар. Знаешь, что я чувствовал? Что мне незачем больше жить, не за что держаться в жизни!

– Я догадывалась, что поначалу будет тяжко, – улыбнулась она. – Но ты быстро оправился – судя по всему.

Лично он был убежден, что страдал не один месяц, пока не пришел в себя. Да, тридцать лет назад эта женщина совершенно выбила у него почву из-под ног. По всему получалось, что они безумно любили друг друга, но она бросила его, разбила ему сердце. Он уже позабыл о кошмарной шляпке, об усталом, обветренном лице. И сочинил себе другую визави – юную, стройную. Перед глазами у него мелькали картины немыслимых безумств.

– Эти долгие дни вдвоем, – мечтательно протянул он. – Твое простое платьице… твои волосы… ты всегда зачесывала их назад…

Она озадаченно сдвинула брови:

– Дни? Днем-то мы с тобой почти не виделись.

– То есть ночи, – спохватился он. – Долгие-долгие ночи. Иногда луна рисовала на полу узоры. Ты закрывала глаза руками, пряталась от света…

– Правда?

– Правда-правда, сама знаешь. И мы частенько сидели голодные, без гроша в кармане. Разве что иногда удавалось наскрести на сэндвич с ветчиной – один на двоих. И ты зябла… Я давал тебе свое пальто… но ты презрительно морщила нос: «Лучше уж мерзнуть!» И тогда мне хотелось придушить тебя, я ведь так тебя любил, и…

Он осекся, ослепленный собственной фантазией и несколько задетый удивленным выражением на ее лице.

– Ничего такого я не помню, – призналась она. – Мне казалось, в деньгах ты не нуждался. И нам незачем было делить пополам сэндвичи с ветчиной, мы почти всегда ужинали с мамой.

Он сердито уставился на нее, оскорбленный в лучших чувствах. Его версия была куда романтичнее. А она все испортила. Вот зачем было приплетать сюда каких-то родственников?!

– Я твою мать терпеть не мог, – холодно процедил он. – Мы никогда не ладили. Просто не хотел тебе говорить.

Она смотрела на него в полном недоумении:

– Почему ты не сказал?.. Ты же знаешь, это бы все изменило!

Он только махнул рукой: при чем здесь ее мамаша? Он думал о себе – юном, несчастном, по уши влюбленном… Все остальное отодвинулось на второй план.

– Поначалу я пробовал пить, – мрачно продолжал он. – А толку? Не мог прогнать из головы твое лицо – ни на миг, ни днем ни ночью. Это был полнейший, кромешный ад…

– А как же твои грандиозные планы? Честолюбие всегда подпитывает интерес к жизни. Тем более когда к тебе пришел успех…

– Честолюбие? Успех? – Он разразился горьким смехом и швырнул недокуренную сигарету в камин. – Все это ерунда в сравнении с моей любовью к тебе! Как ты не понимаешь? Когда ты отвергла меня, я был сломлен, я погиб навсегда! Ты отняла у меня единственный шанс стать счастливым. Я был молод, я верил в идеалы, и больше всего на свете я верил в тебя! А ты бросила меня, и я уже никогда не узнаю почему. Тебе было безразлично, что со мной станется! И теперь ты преспокойно сидишь здесь и рассуждаешь: оказывается, раз я добился успеха, мне легче было выкинуть тебя из головы! Да как ты не понимаешь, что весь этот успех не принес мне ни грана счастья, что в глубине души я всегда знал: главное для меня – это ты?!

Он шумно высморкался и налил себе еще выпить. Глаза у него были красные, руки тряслись от наплыва чувств.

Она поднялась с дивана и положила ему ладонь на плечо.

– Я понятия не имела, что ты так страдаешь, – тихо проговорила она. – Пожалуйста, не надо, не упрекай меня. Я думала, что поступаю так тебе же во благо. Боялась стать для тебя обузой.

Он не желал, чтобы его утешали. Покачал головой и с убитым видом произнес: