Дафна Дюморье - Рандеву и другие рассказы (сборник)

– Милый… если бы ты только знал, – заговорила она, – если бы ты только знал! Я столько времени добиралась. Надо было столько всего купить, и сделать прическу, и еще обязательно успеть на примерку нового платья. Ты давно ждешь?

Он с улыбкой покачал головой.

– Правда? – спросила она и затараторила, не дожидаясь ответа: – Но главное, почему я опоздала, – потому что не стала брать такси. Ужасно захотелось прогуляться. Такой чудный, чудный день! Я волшебно себя чувствую… Просто не знаю, как тебе объяснить. Мне кажется, что жизнь прекрасна, прямо хочется прижать ее к себе, сильно-сильно, а потом закрыть глаза и глубоко вдохнуть – вот так…

Она глубоко вдохнула, прикусила нижнюю губку, посмотрела на него и расхохоталась. Он ничего не отвечал. Просто смотрел на нее, глупо улыбаясь.

– Ты, наверное, думаешь, что я сошла с ума, – сказала она, пожимая плечами. – Ну ладно, пойдем. Я ужасно голодна, надо срочно пообедать. Но неужели ты не понимаешь того, что я говорю про погоду? Неужели ты не чувствуешь то же самое? Я сегодня проснулась, а солнце светит прямо в окно мне на подушку. И в этом луче света – миллион пылинок, совершенно золотых. И запах деревьев с площади. Ты чувствуешь этот запах? Набухших почек, клейких листочков, солнца на белом тротуаре?

Он осторожно перевел ее через улицу: она никогда не смотрела по сторонам. Но по-прежнему ничего не мог сказать.

– Я решила, что день сегодня особенный, – продолжала она. – В такой день все вокруг хорошо, и люди добрые, и жизнь совершенно прекрасна. Милый, нельзя быть несчастным в такой день, ведь правда? Надо просто смотреть, дышать, чувствовать, вдыхать запахи – и все, этого довольно. Ведь правда?

Они встали на островке посреди улицы, ожидая, пока пройдут машины. Высоко в небе парил аэроплан – точь-в-точь золотая стрела, пущенная прямо в солнце. Они подняли головы, наблюдая за ним, и до них донеслось чуть слышное гудение – словно пчела жужжала в далеком саду. Глядя в небо, он подумал о том, какую радость доставляет движение. Вот эта золотая стрела аэроплана, пересекающая небо подобно лучу света; плывущие по воде корабли; лошади на вересковой пустоши – какое счастье скакать верхом и чувствовать бьющий в лицо ветер. Или идти с собаками по пашне, или одному бродить по мокрым лесам, где темная листва даже не шевельнется от ветра, или ребенком носиться по песчаному пляжу…

Он тоже закрыл глаза и глубоко вдохнул. Потом открыл их, улыбнулся и сказал:

– Да, жизнь прекрасна. Просто прекрасна, правда?

Машины остановились, и они перешли на другую сторону улицы.

– Должно быть, только в начале весны бывает такое чувство, – сказала она. – И наверное, оно скоро пройдет. Ты как думаешь?

– Не знаю, – ответил он.

– Я постараюсь сохранить его здесь, – она приложила руку к груди, – поближе к сердцу, отсюда оно не убежит. Дрожит, как птица, которая хочет улететь. Чувствуешь, чувствуешь?

Она прижала его руку к своему сердцу.

– Слышишь, как бьет крылышками? – смеялась она. – Слышишь? Его не просто удержать, но мы удержим. Правда?

– Конечно, – ответил он.

Она отцепила букетик фиалок от своего корсажа.

– Смотри, что у меня есть, – сказала она. – Купила за минуту до того, как тебя увидела. Они были еще влажные и блестели на солнце. Я представила, что собрала их в поле и они покрыты росой. Понюхай, как пахнут!

Она протянула ему цветы, и он зарылся в них лицом.

– Сразу вспоминается лето, – сказала она, – купание, море, лес, правда? Скажи, что они тебе нравятся! Скажи, что эта противная зима закончилась и уже не вернется!

– Чудесные цветы. Чудесные.

Они пошли дальше, держась за руки.

«Да, вот этой минуты у нас не отнимешь, – думал он, – минуты, когда мы шли по улице и светило солнце».

Кругом громыхали автобусы, красные и блестящие, проносились открытые автомобили. Кто-то смеялся, кто-то шел без шляпы.

– Да что же это такое? – спросила она с улыбкой. – Сегодня все просто с ума посходили. Ни у кого никаких забот. Ну разве это не прекрасно?

Он поневоле заразился ее настроением. Настроением этой минуты, этого дня. А может быть, он слишком серьезно ко всему отнесся и все не так уж страшно? Нельзя чересчур мрачно смотреть на вещи. Лучше и в самом деле рисовать себе такие картины, которые рисует она, мечтать наяву, как она мечтает, о голубом небе и ярком солнце.

Вдруг он увидел на краю тротуара человека – скорченную фигуру, сидевшую на табурете, прислонясь спиной к стене здания. Ноги у калеки были как будто скручены, руки сложены неестественным образом на коленях, и неподвижные пальцы каких-то слишком белых рук бессильно свисали вниз. Голова оставалась непокрытой, а безжизненные глаза – глаза слабоумного – безразлично смотрели прямо перед собой, в одну точку.

На земле рядом с ним лежала кепка, куда кое-кто из прохожих бросал мелочь. Возле кепки высилась горка спичечных коробков, а позади стояла маленькая грифельная доска, на которой мелом было написано: «ПОЛНОСТЬЮ ПАРАЛИЗОВАН».

Губы паралитика двигались, с них слетали слова – странные, совершенно невнятные. Вероятно, он просил прохожих купить спички.

Они на несколько секунд застряли возле калеки: толпа впереди образовала затор, было не пройти.

Увлеченная своим букетом, она поначалу даже не заметила, как его лицо побелело, сделалось суровым и строгим, как его рука непроизвольно нырнула в карман в поисках шестипенсовика.

– Пожалуйста, не смотри на этого противного человека! – воскликнула она. – Пойдем скорее, пойдем! Он испортит нам весь день, мы потом ни о чем другом не сможем думать. Таких людей вообще нельзя оставлять в живых, это преступление!

Он замер и поглядел ей в лицо. Она раскраснелась, из-под меховой шапочки выбилась темная прядь. Странно, сейчас она была очень похожа на девочку с картины.

Затем она улыбнулась, притянула его к себе за руку и ткнулась лицом ему в плечо.

– Милый, ведь правда здорово жить на свете, да? Мы будем счастливы с тобой. Счастливы, счастливы!

Временами я задумываюсь над тем, много ли на свете людей, чью жизнь перевернуло одно неосторожно брошенное слово. Минутная оплошность – и всем твоим мечтам конец. И продолжаешь жить, кляня себя за то, что не сумел вовремя придержать язык. Слово сказано, назад не возьмешь, обмолвки не исправишь.

Мне известны по меньшей мере три человека, судьбу которых поломал их собственный длинный язык. Один – это я сам: я потерял место. Второй навсегда потерял свои иллюзии. А женщина… ей вряд ли было что терять. Впрочем, она, пожалуй, лишилась последнего шанса благополучно устроить свою жизнь.

Ни его, ни ее я с тех пор больше не видел. От него пришло через неделю короткое, сухое, напечатанное на машинке письмо. Я немедленно уложил вещи и уехал из Лондона, бросив в мусорную корзину ошметки своей служебной карьеры. Месяца через три в газетной хронике я прочел, что мой бывший шеф подал иск о разводе. До чего обидно и бессмысленно! Что-то не подумавши брякнул я, что-то сдуру сболтнула она… И не было бы всей этой истории, когда бы не злополучная улица в Вест-Энде, поблизости от Шафтсбери-авеню и Лестер-сквер.