Э. Джонстон - Сказки тысячи ночей

– Со мной Ло-Мелхиин не беседует, – сказала я. – Точнее, он лишь насмехается над моим домом, даже когда просит рассказать о нем.

– Он сам не знает, что ему досталось на этот раз, – сказал он.

– Думаю, знает, – возразила я. Я вспомнила взгляд своего мужа, напомнивший мне нашего барана. – Каждую ночь он берет меня за руки, и от моей кожи к его струится холодное пламя. Я видела вспышки такого же пламени в первую ночь звездопада, когда он ходил от одного гостя к другому, только тогда вспышки шли от него к ним.

– Было ли такое с Фирхом Камнедаром? – впервые в его голосе зазвучало волнение, и он склонился ко мне.

– Да, – ответила я. – Так было со всеми. Так было и с вами.

Тогда я поняла, что этот спор он вел уже много месяцев, но ни с кем его не делил. Спор шел лишь в его голове, круг за кругом, будто овцы, подгоняемые собакой, пока он не получил от меня необходимое подтверждение, задавшее его мыслям нужное направление.

– Происходит ли что-то еще, когда Ло-Мелхиин приходит навестить вас? – спросил он.

Вопрос можно было счесть неприличным, если неверно истолковать его смысл, но я поняла, что он имеет виду, и решила сказать правду.

– Да, – ответила я. – Ло-Мелхиин всегда берет меня за руки, и от него ко мне струится холодное пламя. Иногда в нем появляются образы: моя деревня, моя сестра – все то, что он хотел бы забрать у меня и разрушить. Но потом тонкие медные нити начинают тянуться от кончиков его пальцев к моим, и я чувствую, как мое сердце в груди разрастается. Не знаю, видит ли он холодное пламя, как вижу его я, но я точно знаю, что медное пламя он не видит вовсе – как если бы мы между нами происходил обмен, но против его воли.

И снова Сокат Ясноокий затих. Маслины были съедены, а лепешки стали слишком черствы даже для моих зубов, закаленных пустыней. Я сидела молча и ждала, как вдруг меня осенило. Да, сейчас еще было утро, но день все равно когда-нибудь кончится, а ночью я могу умереть. Я же зачем-то сижу здесь, пока старик, который даже не верит в богов, тратит время на пустые размышления.

– Моя королева, – сказал он наконец. Голос его звучал церемонно, и мне стало жаль, что непринужденность нашей беседы исчезла. Он больше не говорил со мной так, будто я была одним из его учеников. – Мне жаль, что у меня нет для вас лучшего ответа, который бы сумел направить ваши мысли. Я понимаю, что вы не знаете, сколько времени у вас осталось, но мне нужно время, чтобы подумать.

– Досточтимый Скептик, – обратилась я к нему столь же церемонно, хоть мне это было и не по душе. Я встала, приготовившись покинуть сад. – Я поняла вас. Если вы захотите сказать мне что-то еще, я выслушаю вас снова.

– Госпожа, – он снова превратился в старика, плюющегося косточками от маслин, и вопреки формальному обращению казалось, что он говорит с простой девчонкой, а не с королевой. – У меня нет ответов на ваши вопросы, но есть совет.

– Я приму его с радостью, – сказала я, и в мой голос вернулась былая теплота. В то же время я решила покончить с разговорами. Ни с того ни с сего я разозлилась на свое бездействие. Я знала, что все тщетно. Я узница этих стен, и хотя для меня открыта мастерская, мне не хотелось провести остаток дней за прядением. Я скучала по вышиванию и тканью. Я скучала по толчению зерна и замешиванию теста. Я скучала по временам, когда я приносила пользу и была частью семьи. Я скучала по своей сестре, по ее живым глазам и доброму сердцу, по тому, как наши пальцы случайно соприкасались за работой. Гнев пылал в моей груди, хотя я и старалась обуздать его и не подать виду. Сокат Ясноокий был со мной учтив и внимателен. Не его вина, что я стала пленницей в этом кошмаре, сотворенном Ло-Мелхиином.

– Я полагаю, – сказал он мне, – что вам понадобится шар. И лампа.

Когда люди дают тебе свой страх, легко направить их тем путем, который тебе угоден. Когда люди показывают тебе, чего они стоят, легко понять, что можно у них взять.

Когда они делают и то, и другое, легко играть на их сердцах, словно на свирели.

Одна мертвая девушка не значила ничего. Две – немногим больше. Десять уже давали повод задуматься, но лишь когда я убил руками Ло-Мелхиина пятнадцать жен, их отцы и братья призадумались как следует. Они приняли свой ничтожный закон: по одной девушке из каждой деревни и из каждого городского квартала. На это у них ушел целый лунный цикл, а к тому моменту на моем счету было уже двадцать пять жертв.

Тогда в ход уже пошли вторые и третьи дочери или служанки, которых выдавали за дочерей. Разумеется, никто не мог отказать Ло-Мелхиину, даже если он приходил за новой невестой, когда семья еще не завершила траур по ее сестре. Мужчины с радостью хватались за возможность породниться со своим господином. Жены их были умнее.

Их страх имел дивный вкус – животный и такой мощный, что не поддавался управлению. Его можно было лишь поглощать. Их ужас придавал мне сил, пока я не стал достаточно могущественным, чтобы подчинить себе волю придворных советников. К тому часу, как был принят закон, девушки были мне уже не так нужны – запасов силы мне хватило бы надолго. Но я не остановился. Незачем было, раз уж они подавали мне своих дочерей по первому требованию.

Ло-Мелхиин, конечно, ненавидел все это. Ненавидел, как я использую его руки для убийства, причем совершенно беспричинного. Ненавидел, как я отдаю приказания его голосом. Как я использую его тело, чтобы сидеть на троне, издавая собственные указы. Ему было все равно, что я правил мудро и что людям, которых я не убивал, жилось хорошо. Он заходился криком в уголке собственного разума, и порой мне хотелось истребить его до конца, как было принято у моих соплеменников, но его страдания доставляли мне удовольствие, и я не стал этого делать.

Мы восстановили порядок после бездумного правления его отца, и потому мужчины позволяли нам делать что угодно, соглашаясь на любую цену. Наши Скептики находили ответы, не успев задать вопрос, и создавали вещи в равной степени диковинные и прекрасные. У наших Жрецов были деньги на храмы, алтари и лучшие подношения для своих мертвых, которых они называли божествами. Наш народ не голодал. Наша армия была сильна, а наши стены неприступны.

Мужчинам нужно было лишь это. Мне же требовалось кое-что еще.

Я нашел искусного резчика, который без меня мог бы до конца своих дней строгать стрелы, и сделал из него одного из величайших мастеров эпохи. Я нашел Скептика, который возился с песком и стеклом, чтобы определять время, и дал ему воду и колесики, глядя на которые любой мог узнать, который час. Мой повар некогда был простым мельником, моловшим зерно для других. Когда я привел его в свою кухню, он постиг поварское ремесло и вскоре научился делать лепешки, сохранявшие свежесть много дней.