Э. Джонстон - Сказки тысячи ночей

Кузнец, математик, архитектор, объездчик лошадей – список тянулся бесконечно.

Они сгорали дотла, даже не зная, что охвачены огнем.

Я сделал правильный выбор, завладев Ло-Мелхиином. В мире были другие короли и другие земли, но его народ стоял на грани величия. Два, быть может, три поколения отделяли его от совершенства ремесел и наук. И я дал им все это, подсказав обходные пути и подстегнув их, где мог. Я мог бы завоевывать новые земли, если бы хотел, но я был доволен тем, что имел.

Никто из них не задумывался, почему все происходит так быстро. Они были слишком довольны результатами и неслись вперед, словно резвящиеся жеребята. Они творили, мастерили и изобретали, будто ничто не могло их остановить. Если они и оставляли брешь в чересчур поспешно построенном мосту или ненароком иссушали колодец, меня это не тревожило. Когда я накоплю достаточно сил, чтобы хватило навсегда, я уйду от них. Какое мне дело, если все они вымрут.

Никто из них не задавался вопросом о том, как умирали мои жены, – разве что в самых жутких снах и самых потаенных мыслях. Они принимали их смерть так же безропотно, как и свои небывалые достижения. Мужчины перестали вести счет, как и я. Никому не было дела до череды чернявых девиц, приезжавших в мой каср и встречавших там свою погибель. Они были безымянными и безликими под своими покрывалами. Иногда я смотрел на них, иногда прикасался к ним. А иногда просто уничтожал и отправлялся за следующей.

До тех пор, пока мне не попалась та, что не умирала. В первую ночь, когда она стала моей, я не стал разжигать свое пламя в полную силу. Мне было любопытно. У нее был норов. Она намеренно привлекла мое внимание, и я не знал почему, пока ее не усадили в седло и мы не поехали прочь. Она подставилась мне, чтобы спасти сестру, а такого прежде не случалось.

На вторую ночь я стал насмехаться над ней и заставил ее говорить со мной. На третью ночь я обрушил на нее всю мощь своего пламени, но она все равно выжила.

Она была не из моего племени, но в ней таилась какая-то сила не вполне человеческой природы. Она все не умирала, и я задумался – быть может, я наконец обрел королеву, ради которой можно предать пустыню огню?

На тридцатую ночь с того дня, как я стала женой Ло-Мелхиина, он пришел в мои покои и не ушел после того, как отпустил мои руки.

Вместо этого он откинулся на мягкие шелковые подушки у изголовья моей постели. Я все еще сидела в изножье кровати, одетая ко сну. Служанки потушили все огни, кроме той лампы, что стояла возле нас, и часовой свечи в углу. Воздух в комнате был густо наполнен благовониями, запах которых мне не нравился и сдавливал мне грудь. На мне не было покрывала, за которым я могла бы спрятать от него свое лицо, поэтому я сидела без движения, постаравшись обратиться в камень. Он улыбнулся своей хищной улыбкой охотника.

– Ты прожила со мной дольше, чем все прочие, жена моя, – сказал он. – Как ты думаешь, почему?

Я не была уверена, знает ли он причину и ждет ли, что ее знаю я. Он больше не насмехался надо мной, но был суров и жесток, как ураган в пустыне, который видно за много часов до его прихода, но которого невозможно избежать. Его прежняя холодная насмешливость нравилась мне больше. Тогда он хотя бы не уделял мне столь пристального внимания.

– Я не знаю, мой господин, – ответила я. – Быть может, мое божество улыбается мне с небес, и его сила больше твоей.

Теперь он улыбался, словно гадюка, которую ткнули палкой.

– У остальных тоже были божества, – сказал он. – Но они не спасли их.

Такие слова мог бы произнести Сокат Ясноокий, но в устах Ло-Мелхиина они звучали жестоко. Слова Скептика наталкивали собеседника на размышления. Слова Ло-Мелхиина были призваны уничтожить его страхом.

– Отец отца нашего отца был очень хорошим человеком, – сказала я. – Мы молились ему на протяжении многих лет, оставляя у его алтаря щедрые подношения.

– Как думаешь, что случится с твоим божеством, если я прикажу сжечь ваши захоронения? – он произнес эти кощунственные слова, будто они ничего не значили. Впрочем, для него так и было. – Видала ли ты, как горят останки, жена? Поначалу это похоже на то, как жарится козлятина, но потом плоть сходит с костей, подпитывая пламя, пока не останутся только голые кости. Они корчатся и дробятся, изливая костный мозг, пока не превратятся в пыль.

– Так будет с чем угодно, господин, – отвечала я. – Если разжечь достаточно сильный огонь.

– Хотела бы ты увидеть это? – спросил он.

– Нет, – сказала я. – Я видела такое, когда мы собирали костный мозг для хозяйственных нужд. Мне незачем смотреть, как кости сгорают впустую.

– И тебе не любопытно? – спросил он. – Разве тебе не хочется знать, как устроен мир?

– Любопытно и хочется, – ответила я. – Но лучше я буду терпелива и узнаю все в положенное время, чем стану искать знание ценой разрушений.

– Это овцы научили тебя такой мудрости? – спросил он.

– Нет, мой господин, – впервые с тех пор, как он отпустил мои руки, я посмотрела ему в лицо. – Этому я научилась от коз.

Он залился искренним смехом, откинув назад голову и широко открыв рот, и я не сумела скрыть удивления. Жестокость куда-то пропала – никакое чудовище не могло издавать такой звук, – и я вспомнила, что сказала мне мать Ло-Мелхиина в ночь, когда мы смотрели на звездопад. Если где-то внутри Ло-Мелхиина оставался хороший человек, сейчас я впервые увидела его.

Хотя нет, не впервые. Был еще тот раз в пустыне, когда он поил коня из собственных рук и пожалел животных, позволив им передохну2ть.

– Почему ты исцелил свою мать? – спросила я. Он приподнялся на подушках, удивленный моим вопросом, и в его глазах не осталось и тени смеха.

– Так поступил бы любой хороший сын, – сказал он. – Разве нет?

– Это так, – признала я. – Но ты не хороший сын.

Он внимательно посмотрел меня. Прежде он испытывал меня, как козы испытывают нового пастуха, а теперь я испытывала его. Я даже не знала толком, что означал мой вопрос. Знала лишь, что слова сами пришли ко мне, подсказанные Сокатом Яснооким и матерью Ло-Мелхиина. Но было ясно, что для него эти слова значат очень много, и теперь передо мной стояла еще одна загадка, что бы он ни ответил.

– Я исцелил свою мать, потому что это было в моей власти, потому что она была больна и потому что мне так было удобно, – сказал он. – Такой ответ тебя устроит?

– Да, мой господин, – отвечала я, воплощение кротости. Так моя мать говорила с нашим отцом, когда одерживала верх в споре, но позволяла ему сохранить достоинство.

Ло-Мелхиин улыбнулся мне, на этот раз не как охотник или гадюка, но и не совсем как человек – по крайней мере, не как человек, которого я хотела бы видеть в своей постели.