Марк Хелприн - На солнце и в тени

Маргарет склонилась над мужем и увидела, как тот мигает, словно на него напал какой-то тик, за который она это всегда и принимала, когда такое случалось. Но это был вовсе не тик, потому что, как почти мгновенно обнаружил наэлектризованный Гарри, Мартин моргал в соответствии с азбукой Морзе. Гарри, чьему примеру последовала и остававшаяся с ним Клэр, подался вперед, на самый край дивана, и пока Мартин моргал, стал медленно его озвучивать.

– Гарри, – сказал Мартин. Гарри произнес это, как только расшифровал.

– О боже! – воскликнула Маргарет. – Это азбука Морзе. Мы не знали!

– Верно, – сказал Гарри, – и вам придется изучать ее, начиная с сегодняшнего вечера. Он говорит:

«Эти… гады… не знают… Морзе. Даже… врачи. Нет… не боюсь… смерти. Маргарет… быстро… учится… почему… я… на ней… и женился. Надеюсь… веки… не… откажут. Гарри… на всякий… случай… я буду… просто… слушать. Приходите… еще… поговорим… не спеша. Устал. Не… люблю… джем… из черной… смородины».

Гарри сказал:

– Мартин, когда я вошел, вы стали подмигивать мне, как девица в пабе, и я вспомнил, что когда-то в своем кабинете в доме Родоса вы сказали мне, что во время Первой войны были связистом. А я перед самым выбросом парашютистов разговариваю с самолетами, мигая им фонариком. Подумайте, как быстро пойдет у вас дело, когда вы с Маргарет договоритесь о сокращениях, когда простые Д или Н будут передавать огромное количество информации при ответе на множество вопросов. – Он поднял стакан. – За вас, Мартин. И помните: если я вам чем-нибудь помог, то это всего лишь небольшая часть того, что дали мне вы.

Все это было весьма удивительно, и, пока все молча обдумывали произошедшее, появилась женщина в белом капоте, выглядевшем почти как шапочка медсестры, но очертаниями больше походившем на гриб, и натянуто, как шестилетняя девочка в школьном спектакле, объявила, что обед подан. Это было как нельзя кстати, и все встали, покидая камин, чтобы гуськом перейти в еще одну комнату, полную спокойного великолепия, часто производимого ограниченными средствами и просвещенными и независимыми вкусами.

Усаженный напротив изящной Клэр, Гарри слишком часто бросал на нее взгляды, и она на них отвечала. Он старался не смотреть на нее, но ничего не мог с собой поделать, и она тоже не могла, им обоим не терпелось выйти, чтобы начать обниматься и целоваться прямо за порогом, на Бромптон-сквер. Но им довлела цивилизация, удлиняя предвкушение и тем самым усиливая связь между мужчиной и женщиной намного выше того предела, что способны понять варвары, современные или древние. Они мгновенно присоединились к остальным в коллективном вздохе, когда открылись двери из кухни и дворецкий (выступая отнюдь не виночерпием, но доставщиком еды [116]) вынес блюдо со стейками величиной с Техас.

В Англии того времени это было настолько неслыханно, что внушало мысль о противоправной деятельности или даже государственной измене. Но Маргарет, озаряемая полудюжиной свечей, быстро избавила их от ложного впечатления.

– Прежде чем вы нас осудите, – сказала она, – поскольку таких запасов говядины нет даже у короля, прошу учесть, что это китовые стейки, которые в Канаде называются, по-моему, ookpik . Отборные ookpik, очень мягкие, очень жирные. Возможно, вам понравятся. Если нет, это вам напомнит, что мы по-прежнему воюем. У нас все-таки есть традиционный картофель, наполовину поддельный шоколадный торт (без шоколада) и хорошие вина с довоенных времен. Почему бы и нет?

Гарри посмотрел на Маргарет и подумал, что, если женщине суждено постареть, при ней все равно может оставаться ее глубокое очарование. Если женщина стареет, она все равно остается женщиной, сущностью бытия, которая неизгладима настолько, что никогда не исчезнет. И если бы мужчины, тоже старея, понимали это, мир был бы счастливее. В Клэр это очарование было так сильно, что представлялось чудом просто находиться с ней под одной крышей.

Но преподаватель Оксфорда имел на него зуб. Его обставили, показав, что он настолько несообразителен, что не понял: его друг, с виду спастически мигавший, на самом деле умолял услышать его и понять. Его выставили ненаблюдательным, а значит, тупым – что для профессионального ученого самый сильный яд на свете. Плюхнувшись на свое место с неистовством грузовика, ударившегося о выбоину, он бросился в лобовую атаку.

– Вы знаете, – сказал он, – американцы едят настоящие стейки, которые привозят с собой. У них огромное количество живой силы и техники. Но тягаться с нашим блеском в боевых действиях они не могут.

– Вы говорите о Дюнкерке? [117]– спросил Гарри. – Или о Йорктауне? [118]

– Не важно, если один на один…

– Нет-нет, – возразил Гарри. – Я из Восемьдесят второй воздушно-десантной дивизии, и вы ступили на почву, которая вас поглотит.

– Каким же это образом?

– Потому что мир, – сказал Гарри, – никогда не видел таких бойцов, как американцы, – по части инициативы, воображения, мужества и стойкости. – В нем продолжал бесчинствовать алкоголь. – С ними не сравнятся ни немцы, ни ненемцы, ни полунемцы – австрийцы, британцы, шотландцы, валлийцы, корнуольцы, датчане или непальцы. Вы можете в будущем порицать нас за это. Можете продолжать думать, что мы дикари, действующие несоразмерно и нецивилизованно. Но это мы спасли вас в прошлый раз. И это мы, гарантирую вам, освободим Париж и войдем в Берлин. Нам это не нравится. Нам не нравится сражаться и умирать. Но, – и здесь он поднял левую руку, – когда приходит время, мы – facile princeps [119]и всегда им будем. Мы для этого родились. Нас этому обучил Новый Свет. То, что в Америке каждый человек – король, уверяет нас в этом.

Здесь он сделал круговое движение рукой, словно волшебник или аристократ восемнадцатого века, взмахивающий платком, и закончил свое разглагольствование, еще раз отпив из стакана, который захватил с собой из салона.

Загнанный в угол Честер, которого на самом деле звали Найджел такой-то, мог только защищаться.

– Вы осознаете, – царственно произнес он, – что я не понял ни единого слова из того, что вы сказали?

– Почему? Потому что не хватает ума?

– Потому что ваша речь отвратительна и неразборчива, это не английский язык.

– А, – сказал Гарри, сталкивавшийся с тем же самым в студенческие годы. – Не английский язык. Не английский. Давайте это рассмотрим. – Он был зол и привык драться изо всех сил. Вот так званый обед! Все равно что есть китовые хот-доги на боксерском поединке.

– Мой диалект против вашего. Если бы в Англии существовал чистый, единообразный, последовательный английский язык, ваше заявление, возможно, имело бы смысл. Но такого английского нет нигде, даже в Лондоне. Даже в Оксфорде и Кембридже. Если вы понимаете тех, кто живет в Саутуорке или, гораздо меньше, в Бристоле, почему бы не понимать и тех, кто из Нью-Йорка или Сент-Луиса? В Индии говорят так, словно плывут на облаке. В Карибском бассейне это похоже на пение. И, кстати, вас самих понимали бы лучше, если бы вы, когда говорите, вынимали изо рта шарикоподшипники.