Марк Хелприн - На солнце и в тени

Вскоре обнаружилось, что это она, и по настоянию Джонсона ее назвали Деброй. Дважды услышав это имя, она стала на него откликаться. На нее хватало и любви, и объедков – хотя сначала она мудро отказывалась от сухих пайков, – и держать ее собирались до тех пор, пока она и они остаются в живых. В этом отношении у нее было куда больше шансов, чем у них. Она была меньшей мишенью и не относилась ни к ценным, ни к активным целям, была лучше замаскирована, шарахалась от оружия, боялась артиллерии и закапывалась в снег или забиралась под бревно при первом же винтовочном выстреле.

Привыкнув к кострам, Дебра укладывалась рядом с ними. Гарри позволил ей свернуться калачиком рядом со своим спальным мешком, укрылся вместе с собакой одним одеялом, и впервые за всю зиму спать ему было достаточно тепло. Она была едва ли не лучше, чем дровяная печь. Он смог расслабиться и заснуть, и его не будили прикосновения ледяного воздуха или всеобъемлющий холод, поднимающийся из самой почвы. В дневное время она сидела на коленях у всех, но ночью, поскольку нашел ее Гарри и она откликалась прежде всего на его зов, Дебра служила ему бутылкой с горячей водой.

Она так боялась стрельбы и так хорошо слышала, что начинала неудержимо дрожать, если танк или артиллерийское орудие сообщали о своем присутствии где бы то ни было в пределах двадцати миль вокруг. После этого проходило не больше минуты до того, как выпущенный снаряд, сброшенная бомба или заложенная мина взрывались в указанном радиусе. Десантники могли не расслышать отдаленный стук, но она его слышала, и никакой лаской не удавалось унять ее дрожь.

Гарри пришло в голову, что она может умереть от непрерывного стресса. Она казалась слишком невинной, чтобы умереть, но он не мог придумать, чем ей помочь, кроме как остановить или как можно скорее завершить войну.

– Это же собака, – сказал Байер. – Она неплохо пожила. Если умрет, значит, умрет – как и мы.

Ривз сказал:

– В горах летом когда мы пасли стада, то забивали овцу каждые четыре или пять дней. Так мы питались. Обычное дело.

– А как насчет затычек для ушей? – спросил Джонсон, который обожал прения, представляя одновременно обе дискутирующие стороны. И сам себе ответил: – Нет, низкочастотный сигнал идет прямо через череп: затычки для ушей здесь бесполезны.

– Я не очень-то хорошо разбираюсь в собаках, – сказал Сассингэм Гарри, – у меня их никогда не было.

– Ее жалко, – сказала Райс, – но, пожалуй, она сможет это выдержать. Мы все от этого страдаем, хоть мы и не собаки. Ее дрожь равносильна нашему беспокойству.

– Спеленать ее, – сказал Хемфилл, как будто обращаясь к идиотам.

– Что?

– Спеленать ее надо. Завернуть во что-нибудь. Так всегда делают с собакой, которая боится грома, или, может быть, там, в стране янки, вы отправляете их к собачьему психиатру или начинаете пичкать наркотиками?

– Ага, именно так мы и делаем, – ответил Гарри. – Приучаем своих собак к наркотикам и водим их к психиатрам. Как знать? Может, это и было причиной Гражданской войны. Линкольн хотел сделать всех псов Алабамы наркоманами. Разве большинство войн не из-за этого начинаются?

Хемфилл презрительно фыркнул.

– Во что завернуть? – спросил Гарри.

– А это уже не моя проблема, капитан.

Это действительно было проблемой. В окопах и под навесами пеленать было не во что, каждый кусок ткани, имевшийся в наличии, был сшит таким образом, чтобы его можно было надеть и утеплить тело. По мере того как они медленно продвигались на восток, в основном пешком – бои и отдых чередовались, – нервное состояние собаки усугублялось, как будто она не хотела идти в Германию. Одного винтовочного выстрела было достаточно, чтобы она дрожала полночи. Казалось неправильным брать ее с собой, но без них она бы замерзла, умерла бы от голода или была бы съедена. Зима уходила медленно, и они сражались и продвигались вперед в таком же замедленном темпе. Прогулки на сотни метров по колено в снегу опасно подрывали их силы. Многие солдаты, отставшие от своих частей, умирали от холода, потому что ни навыки бойскаутов, ни деревенские приметы по поиску сторон света не помогали рядовому, когда его взвод уходил вперед, а он блуждал в лесу, где затем медленно синел, засыпал и умирал.

Отделение Гарри направили помочь удерживать участок фронта в тридцати милях к востоку от прорванной линии Зигфрида. Они присоединились к роте, закрепившейся на опушке леса с видом на открытую местность, усеянную деревушками и небольшими сосновыми рощами. Освободившись от того, чем они занимались где-то в другом месте, сюда должны были явиться более многочисленные и лучше вооруженные силы, чтобы выдвинуться на мирные с виду, но на самом деле смертоносные поля за деревьями на холме. Пока эти части не подошли, задача состояла в отражении атак противника. В лесу люди Гарри окопались на южной стороне заснеженной грунтовой дороги, которая шла через поля к первой деревне. Было видно, что на востоке собираются немецкие бронетанковые войска, а у американцев, чтобы их остановить, имелись только базуки и пиаты. Сильно промерзшая земля поддавалась лопатам только вблизи корней деревьев, где глинистая почва была относительно мягкой. Так что они вырыли землянку у основания сосен, растущих вдоль дороги, и жили среди корней. Ветки вечнозеленых деревьев хорошо горели, когда опускался густой туман и можно было разводить небольшие костры, оставаясь незамеченными. Но холод все равно выматывал, кроме того, опасно было находиться среди деревьев, в ветви которых могли попасть вражеские снаряды и взорваться вверху, что было гораздо опаснее, чем когда их разрушительная сила частично поглощалась землей.

На второй день из тыла пришел грузовик с боеприпасами для противотанкового орудия.

– Где пушка? – спросил мастер-сержант у Гарри, опустив стекло, а затем, когда заметил знаки отличия, плохо видимые из-под одеяла, которое Гарри сжимал у основания шеи, добавил: – Сэр.

– Какая пушка?

– Восемьдесят восьмая. По данным воздушной разведки, на пересечении этой дороги и линии фронта должна быть трофейная пушка, – сообщил сержант, перекрикивая рокот двигателя.

– С чего они это взяли?

– Или сказал кто-то, или просто с потолка, – ответил сержант.

– Вон линия фронта, – заявил Гарри, указывая на поле, которое начиналось в ста футах от того места, где они стояли. – Здесь нет пушки. Здесь только рота пехоты, окопавшаяся с севера и с юга от дороги. Ни танков, ни артиллерии.

Сержант выглядел усталым.

– Тогда мы поехали обратно.

Шофер сказал ему, что надо расчистить площадку, чтобы развернуться.

– Займись этим, – сказал сержант, а затем закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья.