Марк Хелприн - На солнце и в тени

В самой последней палатке Гарри получил пять плиток шоколада и три пачки сигарет. Непосредственно перед посадкой в грузовик с ними беседовал какой-то офицер службы снабжения, знаки отличия у него были запорошены снегом, и он у каждого спрашивал:

– Вам что-нибудь нужно?

Почти все отвечали ошеломленным повторением вопроса: «Нужно ли мне что-нибудь?» – и следовавшим за этим приступом неудержимого смеха, который сам по себе был подарком и облегчением. И на обратном пути в грузовике они недолгое время были счастливы, как младенцы на руках у матерей, потому что за полтора часа или чуть больше они от начала до конца заново познакомились с жизнью, и это дало им стимул жить дальше.

На следующий день, после того как все пережили три-четыре часа счастья, пока ситуация еще не вернулась в привычное русло, полковая боевая группа, одна треть боевого состава дивизии, двинулась по дороге, растянув на несколько миль колонны грузовиков, танков и пехоты, готовые к натиску на восток. Они должны были миновать несколько рот пехоты, которые выступили вперед, чтобы удерживать лес, и последуют за ними до самой отдаленной точки, чтобы снова закрепиться там, пока основные силы будут восстанавливаться и ждать бензина.

Общеизвестно, что солдаты отдыхают и сражаются, затем снова отдыхают и сражаются, так что боевые группы, готовые просочиться через линии укреплений и спуститься на равнину, не в последнюю очередь думали о солдатах, которые удерживали позиции до их прибытия. Некоторые из вновь прибывших засыпали вопросами Гарри и других, но большинство вело себя тихо, подавленно, угрюмо или же демонстрировало величественную обреченность. Как только они начнут сражаться, страх и тоска пройдут, но сейчас они смотрели на сосновые ветви, отягощенные снегом, или сидели, уронив головы на руки, и вспоминали свое детство и то, что было не так давно. Поэты не могли бы быть более созерцательными, хотя некоторые мужчины топили свой страх в браваде и рассказывали о том, что они будут делать с немцами. Некоторые из них действительно могли бы сделать то, о чем говорили, если бы получили такую возможность, если бы оказались в доме, где можно убивать мужчин и насиловать женщин. Их было очень мало, но все-таки они существовали – и ослабляли американскую армию, потому что их существование представляло собой угрозу для души и тела.

Бронетехника шла в первую очередь, танки, стоявшие в десяти футах друг от друга, растянулись вдоль дороги, насколько можно было видеть. Танкисты провели ночь в таких ужасных условиях, как никто другой, потому что не могли ни спать в своих танках, ни развести приличный костер. Они не были одеты так тепло, как пехотинцы, находившиеся на ветру и холоде двадцать четыре часа в сутки, и поэтому были похожи на лошадей, оказавшихся в открытом поле без попон и без своей естественной густой шерсти.

Тысячи людей, группами разбросанные среди деревьев, ожидали первых проблесков рассвета. Они были избавлены от зловония собственных отходов только благодаря минусовым температурам и ветрам, которые у всего отбирали тепло настолько эффективно, что мертвый человек или животное замерзали до каменного состояния менее чем за час. Выпить чего-нибудь горячего – из термоса или из кружки, согретой на укромном костерке или на медленно горящей банке «Стерно», – было столь же ценно и желанно, как появление самой Венеры в обнаженном виде. И даже более, потому что за несколько часов до атаки огромный сексуальный заряд, который у пехотинцев бывает либо полностью включен, либо полностью выключен, был полностью выключен. Они осторожно дышали и спали урывками.

Перед самым рассветом офицеры обошли свои подразделения и приказали солдатам построиться в какое-то подобие колонн. Проснувшись в сокрушительном холоде, люди пытались унять дрожь, но зубы у них все равно стучали, даже когда им удавалось совладать с тряской в руках и плечах.

Танкисты забрались в свои машины. По отмашке флагом запустились сразу все двигатели. Даже сильный снег не скрыл бы этот звук от врагов, окопавшихся в окрестностях городов, и, предупрежденные им, они засуетились. Через несколько секунд грохот десятков танковых двигателей вызвал шквал заградительного огня тяжелой артиллерии, которую немцы держали в резерве. 280-миллиметровые снаряды проносились по визжащей дуге над головами и взрывались позади колонн. А потом взрывы стали ложиться все ближе, словно побуждая приготовившиеся к атаке войска выйти из зарослей на открытое место. Возможно, в этом и состоял план противника, но пространство, заполненное падающим снегом, больше не было освещено пожарами. Зная, что их не будет видно на поле, потому что природа прикрыла его отличной дымовой завесой, танковые командиры рвались в бой, чтобы избежать опасного для них обстрела. 280-миллиметровый снаряд может разрушить большой дом, бетонный дот и потопить корабль. Прямым попаданием танк будет уничтожен.

Для тех, кого вот-вот вытолкнут на передовую, больше не было необходимости соблюдать строй, и, отчаянно торопясь покинуть зону обстрела, солдаты, удерживавшие позиции в лесу, бросились занимать места на танках, которые уже собирались трогаться. Нельзя было не обращать внимания на приближавшиеся разрывы снарядов. Оставляя важные вещи и тлеющие костры, пехотинцы бежали к танкам и взбирались на них.

Находясь на передней позиции, отделение Гарри поднялось на первый танк. Это было не так глупо, как могло показаться. Они знали по опыту, что на открытой местности танки выстраиваются веером и танк, идущий первым, займет крайнюю левую или правую позицию, далекую от острия наступающего клина.

Позади них продолжали рваться снаряды, когда они вскарабкались на первый танк и постучали в его башню прикладами. Но танк не тронется с места, пока офицер, стоящий перед ним, не взмахнет флагом, давая сигнал к наступлению, а тот ждал, чтобы на броню забрались все. Райс уже был там, и Байер был наверху, и Джонсон был, и Хемфилл, и Ривз, и Сассингэм. Но не Гарри.

Гарри, такой же спортивный, как все остальные, не мог взобраться на танк, потому что артиллерийская фланель, которой он обмотался, не давала ему запрыгнуть на борт. Он пытался, но у него выходило не лучше, чем у старика с больной спиной. Когда колонна начала двигаться, заставляя отойти в сторону офицера с флагом, Гарри побежал рядом, протягивая руку. Байер, чей вес был надежен, как якорь, подошел к краю площадки, чтобы помочь ему подняться, но танк слегка вильнул, и дернувшаяся в сторону Гарри гусеница заставила его отскочить. Шанс был упущен, и он остался на земле.

С помощью жестов, указав на себя, а потом на землю, его разведчики спросили, надо ли им спрыгнуть. Гарри просигнализировал, чтобы они оставались. Хемфилл, державший в руках Дебру, также жестом спросил, должен ли он ее бросить. Это была собака Гарри. Гарри подтвердил, и Хемфилл бросил ее в снег. Она перекатилась, поднялась на лапы и побежала на свист своего хозяина и благодетеля, различая его сквозь рев танков. Спотыкаясь, со стучащим по спине карабином, Гарри старался не отставать, но не мог. Тяжело дыша и ни о чем не думая, он бежал, подгоняемый снарядами, которые после пристрелки при отводе немецкой артиллерии теперь находили свои метки, оставленные на дороге, и поднимали на воздух целые грузовики с людьми. Взрывы были настолько мощными, что, когда снаряд попадал в машину, ее отбрасывало более чем на сто футов в сторону. Но когда они лишь оставляли на дороге воронки, то так же часто сносили молодые сосны вдоль нее, что позволяло проезжать другим машинам.