Марк Хелприн - На солнце и в тени

Генри Ливингстон, который, несмотря на свое имя, был в значительной степени голландцем, говорил на том же древнем и возвышенном нью-йоркском диалекте, что и Кэтрин. Он умело использовал свою речь как подобие колыбельной, чтобы с помощью ее гипноза заставлять биржевых маклеров, юристов и рантье покупать портфели, зайдя всего-то за бумажником. У обоих продавцов, если можно так их назвать, были серебристые виски, оба были высокими и держали голову прямо, даже слегка запрокидывая на манер голубей. Коллега Генри Ливингстона, Текстон Трейл, был устрашающим, как директор школы Гротон или Св. Павла, высоким, как масаи, и суровым, как бочка лимонного сока. Его почти абсолютное молчание в сочетании с сомневающимся, а порой и презрительным взглядом заставляло богатых клиентов так отчаянно стараться заслужить его одобрение, что они прямо-таки сорили деньгами. В этом и состоял их трюк. Генри был добрым полицейским, а Текстон – злым. Генри жил на Парк-авеню, в Текстон – в Ардсли, в обшитом деревом каменном доме, с бледной и испуганной женой, которая шарахалась, как кошка, если он морщился, и тремя детьми, которые называли его сэр .

Хотя Гарри часто останавливался у этого магазина посмотреть, как идут дела, и хотя в конечном счете все находилось под его контролем, они для компании были тем же, чем – уорент-офицеры для военно-морского флота, – низкого ранга, но адмиралы в их собственном праве.

Корнелл знал Гарри с тех пор, как Гарри научился ходить, и всегда был с ним ласково суров, словно дядя.

– Что ж, – сказал он, не поднимая глаз, когда Гарри ворвался в офис в понедельник утром, румяный и пахнущий хлором, – вот и спящая красавица.

– Я не спал, я плавал.

– Знаю. Хлорку чую.

– Что я должен сделать, раскроить кожу по второму разу?

Корнелл повернулся и посмотрел на него прямо.

– Ты должен что-то делать, – сказал он и снова обратился к бумагам у себя на столе.

– Когда я сказал, что мне нужен год, вы не возражали.

– Зачем тебе год? – спросил Корнелл, разворачиваясь в своем почти желтом вращающемся кресле, которое запищало, как мышь. – Я был на Первой мировой. И пошел на работу на другой день, как вернулся. Прямо сюда. – Он сделал паузу и для полной ясности добавил: – Не сюда, тогда мы были в Патерсоне.

– У меня по-другому.

– С чего бы это?

– Как долго вы служили в армии? Как долго пробыли за океаном? И сколько вам было лет? – спросил Гарри, зная, что Корнелл, всегда иезуитски точный, не затруднится с ответом.

– Когда мы вступили в войну, мне было столько же, сколько сейчас тебе. В армии я прослужил чуть больше года, а во Франции был семь месяцев.

– Вот и разница. Когда мы вступили в войну на этот раз, мне было двадцать шесть. Я прослужил четыре года. И больше трех пробыл за океаном. Мне нужно время, потому что я не знаю, как быть с тем, что произошло. Дело не в том, что я этого не понимаю: возможно, я этого никогда не пойму. Дело в том, что я этого еще не усвоил. Мне нужно отдохнуть не потому, что я устал, но из-за того, что я видел, и сейчас нет никакой области, в которой мне хотелось бы чего-то добиться.

– Необходимость покажет тебе эту область, иначе проживешь жизнь впустую.

– Пока что не показала. В деле полный порядок: я не мог бы управлять им так, как это делаете вы. У меня нет никакого желания дублировать вашу работу. Я даже не знаю, хочу ли остаться. Я знаю, что к чему, но чтобы кроить или растягивать так же хорошо, как они, – он имел в виду рабочих по ту сторону стеклянной перегородки, – потребуется двадцать лет, а какой в этом смысл?

– Производительность у нас высокая, – сказал Корнелл, – а вот продажи падают.

– У нас же не механизированное производство, а ручное. Единственный способ конкурировать с людьми, чьи затраты на рабочую силу впятеро меньше наших, – сказал Гарри, – состоит в том, чтобы все мы получали меньше. Рабочие ближе к краю, так что нам с вами действительно придется затянуть пояса, но вдвоем нам со всем этим не управиться. Если мы снизим зарплату, профсоюзы отменят мораторий и разорят нас забастовками. Нам придется выйти из бизнеса или поднять цены, после чего мы все равно разоримся, так же, как можем и теперь, если эта тенденция сохранится. Я не знаю, что делать. Европе потребуются десятилетия, прежде чем она догонит нас и цены выравняются. Может, этого и никогда не случится.

– В Европе может разразиться еще одна война, – сказал Корнелл. – Две мы только что испытали.

– Сталин бы начал, – согласился Гарри, – потому что в России еще не прошла демобилизация. Но, случись еще одна война, когда она кончится, перестав выпускать ремни для генералов, мы окажемся точно там же, где сейчас.

– Если бы у нас был другой бизнес, если бы мы были какой-нибудь индустрией, можно было бы отстегивать Конгрессу, а они повышали бы тарифы, чтобы нас защищать, – сказал Корнелл. – Но мы слишком малы. Не имеем такого значения, как «Дженерал электрик».

– Я бы не хотел быть как «Дженерал электрик».

– Дело не в этом. – Корнелл посмотрел в окно, выходящее на север. – Магазин у нас в порядке.

– Потому что мы заполучили двух единственных служащих в Нью-Йорке, которые не норовят засунуть руку в кассу. Это чудо.

– Можно было бы открыть магазины и в других городах.

– Нет денег, Корнелл. При наших продажах банки откажут нам в кредите, да и все равно мы не можем позволить себе выплачивать проценты. Сейчас нам, вероятно, отказали бы, даже если бы мы преуспевали. У меня есть сто тысяч долларов на мое имя. С этими деньгами мы могли бы открыть магазины в Чикаго и Бостоне. Люди знают «Кожу Коупленда». Дело у нас, наверное, пошло бы. Но это все деньги, что у меня есть, а если мы откроем магазины, то потеряем торговые точки.

– Мы и так их теряем.

– Поэтому, возможно, мы так и сделаем. Но это заставляет меня нервничать, потому что, если ничего не получится, у меня не останется никаких резервов, ни для бизнеса, ни для себя. А где мы сможем заполучить Генри или Такстона? Таких людей больше нет, чтобы с манерами и внешностью председателя правления работать в магазине и вести себя как дворецкий.

– Их производят в Бостоне, – сказал Корнелл, – но нам придется импортировать их в Чикаго. А мы знаем только Нью-Йорк, Гарри, никаких других городов мы не знаем. Мы и впрямь можем быстро пойти ко дну. Может, придется продать дело тому хмырю с Кипра.

– Похоже на название мюзикла, – сказал Гарри. – «Тот хмырь с Кипра».

– Наши проблемы перешли бы к нему, и все сохранили бы работу.

– Вы так думаете?

– Нет, он забрал бы название, магазин, счета – и переместил бы все производство в Европу.

– Жаль, что нет моего отца.

– Вероятно, так лучше для него.

– Думаете, он не знал бы, что делать?