Марк Хелприн - На солнце и в тени

– За широту ее мысли и богатство ума. А еще я люблю ее просто так.

– Ого, – снова сказал его собеседник, обращаясь в равной мере к своему бокалу и к Гарри. – Вы должны жениться на ней, Виктор не подходит. – Теперь он был его сторонником, полностью убежденным.

– Я не собираюсь жениться на Викторе, я женюсь на – Кэтрин.

– Виктор об этом знает?

– У Виктора, – сказал Гарри, – нет никаких прав в этом вопросе.

– Конечно, нет. Он ее жених. Откуда у него права?

– Даже если бы у него были права, сегодня они перестали бы действовать.

– Разве они не начинают сегодня действовать?

– Это одно и то же. Тот, кто последним покидает корабль, является также и последним, кто не покидал корабль.

Транспортный пилот напрягся, чтобы это осмыслить.

– Это верно, – сказал он. – Как вы это поняли?

– Я понял это, когда ждал у двери «Дакоты» [29], готовясь к прыжку.

– Как вы думаете, когда война отойдет в прошлое, лет через пять или десять, – мир станет менее безумным?

Гарри тщательно обдумал этот вопрос.

– Нет.

Колокольчик сзывал всех к обеду. В потоке людей, направляющихся в сторону комнат, о которых он не подозревал, пока за раскрытыми дверьми не обнаружились украшенные цветами столы, ее не было видно. Если бы летчик не упомянул о помолвке, Гарри мог бы подумать, что пришел либо не туда, либо туда, но не в то время. В столовой справа от себя он увидел стол с придвинутым к нему стулом и карточкой места, сложенной так, что снаружи ничего не было. Он сунул карточку в карман, поправил стул и стал позади него, готовый помочь любым дамам, которые могли появиться. Всмотревшись в обстановку, он увидел, что за столом должны разместиться четыре человека, и вскоре те появились.

Одной оказалась женщина за тридцать, которая, в зависимости от выражения лица, была или совсем не привлекательна, или привлекательна до крайности. Другой была вдова совершенно неприметной наружности. А третьей – молодая женщина с очень ярким макияжем, который был бы великолепен, будь он сделан как следует, но, к несчастью для нее и всех остальных, это выглядело так, будто ее вываляли в муке, а помада обратила ее губы в красные велосипедные шины. Некоторым мужчинам это нравилось, но не Гарри. Они с лысым мужчиной в очках выдвинули стулья для женщин, выказывая требуемое уважение. Все было хорошо, потому что они начали разговаривать и есть. Гарри не терпелось увидеть Кэтрин, и, гадая, куда она пропала, он надеялся, что не слишком сильно опоздал.

– Мы приехали в эту даль, – сказала старшая из женщин, – потому что мой муж говорит, что это событие предвещает создание крупнейшей фирмы на Уолл-стрит. – Будучи явно обиженной, она совсем не хотела это скрывать. Необходимость может быть матерью уловок, подумал Гарри, но спиртное – отец несдержанности.

– У нас здесь свой дом, – сказала женщина за тридцать. – Так что никаких проблем. – В борьбе это называется сокрушительным броском .

– В колледж я больше не хожу, – сказала младшая. – Так что мне все равно, где находиться. А как вы? – поинтересовалась она у Гарри. – Для вас важно, где вы находитесь?

– Конечно, важно.

Находя его сексуальным, она ничего не сказала, за исключением того, что может быть выражено отведенным в сторону взглядом.

– Я приехал, чтобы увидеть Кэтрин, но пока что ее не видел, – сказал Гарри.

– Я ее видела, – отозвалась самая молодая женщина. – Потом она исчезла. Но она здесь. Где же ей еще быть? А как насчет вас? – спросила она у лысого мужчины в очках.

– Я владелец таксопарков, – сказал он, не отрывая глаз от лосося. – Вы прибыли сюда на моих такси.

– Я не спрашивала, чем вы владеете.

– Знаю, что не спрашивали, – сказал он, по-прежнему не поднимая глаз. – Знаю, что вы имели в виду, но я просто друг Вилли Бекона, а это не очень интересно, вот я и перескочил на нечто более интересное. А вы чем занимаетесь? – спросил он у Гарри. Спросить у женщин, чем они занимаются, было бы невежливо. Если бы они чем-то занимались, что маловероятно, им, скорее всего, хватило бы наглости рассказать об этом по собственному почину.

– Я всего несколько месяцев как вернулся, – сказал он. – Демобилизован. Практически ничем не занимаюсь.

В этом кругу такой ответ не был ни неожиданным, ни порицаемым.

– Демобилизованы? Вы были офицером?

– Вышел в отставку.

– Я тоже ушла из Суит-Брайера [30]два года назад, – сказала молодая женщина, а затем, словно стая охотничьих собак, делающих неожиданный поворот на запах, разговор зашел о Суит-Брайере, лошадях и собаках. Гарри, любивший лошадей и собак, хотя на лошадях и не ездивший, слушал их с отстраненностью антрополога. Того, что его сотрапезники знали об этих животных, хватило бы на энциклопедию. У них была настоящая связь с природой и землей. Даже владелец таксопарков, имевший дома повсюду вокруг и ездивший между ними на такси, немало дней провел в высоких сапогах, среди камышей, чуть приметных тропок, лодок и зарослей кустарника.

Потом снова зазвонил колокольчик, мелодично, но с требовательностью склянок на транспортном судне, призывающих выйти из столовой на палубу. Обед завершился – все его девятьсот тщательно обработанных калорий, включая шоколадный мусс в чашечке размером с полдоллара, – и вот-вот должны были начаться танцы.

Все очень много выпили, и половина женщин теперь прогуливалась, как стая гончих. Гарри сильно превысил свою обычную меру. Поэтому, когда музыка заиграла громче, любому легко было найти партнера, при условии, что он или она могли стоять на ногах, и бальные залы быстро заполнялись людьми. Скука жесткой, ограничивающей движения одежды и светской беседы, которая для души является тем же, чем кислота для металла, скоро исчезнет, а простые смертные ухватятся за иллюзорную возможность двигаться как ангелы.

Вставая из-за стола, Гарри заметил, что вдова с совершенно неприметной внешностью шушукается о чем-то с владельцем таксопарков, и понял, что речь идет о нем.

– По-моему, он из Гоутли, – услышал он ее слова.

– Из которых Гоутли? – прозвучало в ответ.

– Из тех, один из которых настоятель собора Св. Михаила.

– Думаете, это Уоррен Гоутли, сын Эдмунда?

Они удалились.

Гарри подумал, что, возможно, увидит, как Кэтрин танцует. Он и боялся, и хотел этого. Он видел, как она танцевала пару секунд во время репетиции, собственно говоря, то было просто верчение, служившее переходом от ее песни. Тогда за несколько кратких мгновений он уяснил, чем может являться танец, не будучи слишком разученным и скованным дисциплиной, словно благодаря своей природе и вопреки ей, – перемещением посредством самой глубокой памяти в иную плоскость; переносом тела в потустороннее с помощью его собственного искусства; вручением самого себя невидимой волне, пронизывающей все сущее.