Марк Хелприн - На солнце и в тени

– От испуга! – воскликнул Артур Тоуни.

– Харли, – сказал Билли, игнорируя Виктора, – это моя дочь, Кэтрин. Она играет в театре.

Представлять Харли не было необходимости. Все в Соединенных Штатах знали Харли. Его глаза быстро скользнули по ней, и он пренебрежительно поджал губы. Кэтрин явно была обижена, хотя старалась этого не показывать.

– В какой картине вы снимались в последний раз, Харли? – не теряя времени, вежливо спросил Гарри.

– В «Далиле».

– Это та, где говорящая собака, или это было в «Огне над Булимией»?

– Румынией. «Огонь над Румынией». Я играл пилота бомбардировщика, который…

– Мне понравилась та, что с говорящей собакой. Она затмила все.

– А вы чем занимаетесь? – спросил Артур Тоуни таким кислым тоном, что в нем мог бы растворяться металл.

Гарри повернулся к нему, приложил палец к губам и сказал:

– Ш-ш-ш! Предоставьте говорить шарманщику, а то он не будет вас кормить.

На этом их властно прервал психиатр, обращаясь к Гарри одновременно так, словно там никого, кроме них, нет, и так, словно выступает перед аудиторией.

– Вижу, – сказал он, – что вы совсем недавно были солдатом. Это так?

– Да.

– И были вы им четыре года?

– Да.

– Война закончилась, – сказал он скорее доброжелательно, чем ядовито.

– Тогда скажите это вон тому жирному почесывателю чужих ладоней, который назвал меня придурком и пытался мне «угрожать». А также Георгу Четвертому и его шимпанзе, которые отнеслись к Кэтрин как грязные твари, которыми они и являются. – Для Гарри, много повидавшего на войне, такие пикировки были просто детскими игрушками.

– И все-таки, чем вы занимаетесь? – спросил Харли, чувствуя, что может превзойти Гарри только в одном – в том, что он известен, а Гарри нет. Гарри сказал:

– Я хотел стать кинокритиком, но во время обучения просмотрел слишком много фильмов, от которых меня тошнит, – возможно, вы их знаете, – поэтому сменил профессию и теперь охочусь на обезьян и убиваю бегемотов.

– Вы говорите о моем сыне? – с негодованием спросил Вилли Бекон.

– Прошу прощения?

– Ясно же, что я не обезьяна, – сказал Виктор, словно спросонья.

– А кто тогда здесь обезьяна? – без подсказки догадался Артур Тоуни.

– Не могу поверить, – провозгласил юрист. – Этот человек здесь пять минут, а мы уже готовы поубивать друг друга.

– В этом нет его вины, – заявила Кэтрин.

– Не заступайтесь, – сказал психиатр.

– Почему же не заступаться? – спросила Кэтрин. – Когда на вас наступают, доктор, вы же не уступаете?

– Я не наступаю, Кэтрин, я слушаю.

– О, прошу вас, избавьте меня, – сказала она.

– Да, это не его вина, – заявила мать Виктора, обращаясь к Кэтрин. – А ваша.

– Я могу уладить это, я могу уладить, – сказал психиатр, ставя на кон свою профессиональную репутацию.

– Можете? – спросил Билли, скептически и несколько удивленно, потому что участвовал во многих переговорах и полагал, что в данном случае не было другого решения, кроме как разойтись и дать всем время успокоиться.

– Да. Я гарантирую, что если Виктор и Гарри вместе прогуляются к клубу и обратно, к тому времени, как они вернутся, между ними воцарится мир, а также между Кэтрин и Харли, между Хейлами и Беконами.

– Вы в своем уме? – спросил адвокат. Как официальный партнер ведущей юридической фирмы в Нью-Йорке и защитник с носорожьей шкурой, он говорил все, что ему вздумается.

– Я психиатр, а вы юрист. Это может считаться ответом на ваш вопрос?

– Именно что, – уверенно сказал адвокат.

– Послушайте, – заметила Эвелин, – они же подерутся.

– Нет, нет-нет, – настаивал психиатр. – Это сработает. – Он повернулся к Виктору, который поднимался, одну за другой ставя руки на песок перед собой, словно встающий на ноги слон. – Никто не собирается никого убивать. Прогуляйтесь. Давайте.

Когда они ушли, не глядя друг на друга, Кэтрин присела и вздохнула. К ней повернулся художник. Он был высок и строен, волосы его сияли серебром на солнце, так же, как волосы Кэтрин светились темно-рыжим золотом.

– Кэтрин, – сказал он, сразу же поднимая ее выше Харли и всех остальных, потому что был единственным, кто останется в истории, и все это понимали. – Я хотел бы написать ваш портрет. Билли, что вы об этом думаете? Она в полном цвету.

– Ты просто смешон, – промолвил Виктор.

– Так же, как и ты, – спокойно бросил назад Гарри.

– Ты же понимаешь, – угрожал Виктор, – что я побью тебя, слабака. Я боксировал в Йеле и не таких укладывал.

– Что укладывал – пиццу в коробки?

– Ты имел наглость возникнуть ниоткуда, вывалиться, как из задницы, и украсть у меня Кэтрин. Как долго ты ее знаешь, десять минут? А я знаю ее с самого ее рождения.

Они шли по утрамбованному песку. Солнце поднялось уже достаточно высоко, ветер почти прекратился, и прибой успокоился.

– Это правда, Виктор, – сказал Гарри, старательно сдерживаясь, – я не знаю ее так долго, как ты. Но я ее не насиловал. И это дает мне определенное преимущество.

– Это она тебе сказала? Что я ее изнасиловал? Я ее не насиловал. Это она меня соблазнила.

– Конечно, она во всем виновата. Собственно, она, наверное, изнасиловала тебя, верно? В конце концов, ей было тринадцать, и весила она всего сто фунтов, а тебе было тридцать один, и весил ты – сколько? – тысячу? Видишь ли, я знаю, какой она была в том возрасте, потому что знаю ее сейчас. Знаю, что ей нравится, знаю, кто ее любимый поэт, знаю ее сердце. Она была такой хрупкой, помнишь? В период глубокого увлечения Эмили Дикинсон, что у молодых девушек всегда вызывает стремление насиловать и соблазнять, тем более что она была такой грубой и приземленной. Кто же поверит ей, а не тебе, который утверждает, что тебя в тридцать один год «соблазнила» тринадцатилетняя девочка? Ты просто не смог устоять. Она даже не созрела как женщина, сукин ты сын. Будь благодарен закону, Виктор, потому что если бы не закон, я бы тебя убил.

– Никого бы ты не убил. Ты еще увидишь, что тебе ее у меня не отобрать, – уверенно и спокойно сказал Виктор. Безупречность произношения представлялась Гарри тем окном, в которое так долго выглядывала Кэтрин, когда вынуждена была созерцать Виктора, и это сделало Гарри одновременно и более осторожным, и более решительным.

– Я никого ни у кого не отбираю. Если она останется со мной, это будет потому, что она сама так решила. Я никаких усилий к этому не предпринимал.

– Черта с два ты не предпринимал.

– Не в том смысле, что ты имеешь в виду. Она не кубок за победу в яхтовых гонках и не банк, который ты пытаешься купить.

– Что ты можешь знать о банках? – снисходительно спросил Виктор, потому что других доводов у него не было.

– О банках я много чего знаю, я должен им уйму денег. Я знаю о банках столько, сколько кролик знает о лисах.