Марк Хелприн - На солнце и в тени

Вскоре появилась и поприветствовала его та расторопная женщина, с которой он говорил утром. Она была бы так же любезна, даже если бы не знала, что они с Кэтрин когда-нибудь будут владеть компанией Хейла. Она провела его в кабинет Билли, имевший пятьдесят футов в длину и почти столько же в ширину. Стена, сплошь состоявшая из окон, сияла, как сапфиры. Видны были корабли по ту сторону пролива Нэрроуз, двигавшиеся бесшумно, как облака. Билли сидел за своим столом спиной к окнам и говорил по телефону. Он подал Гарри знак – мол, отвечаю на звонок, но ты важнее: через минуту освобожусь.

Эвелин располагалась в кресле, обтянутом голубым вильямс-бургским жаккардом. Она была одета для Манхэттена, чего он никогда раньше не видел, но казалась затравленной и усталой. Она улыбнулась, принимая не только Гарри, но и новую эру, которую он с собой принесет. Она посмотрела на мужа, потом на Гарри и помахала рукой, как бы говоря, что Билли скоро закончит, что тот и сделал. Официант в белой куртке накрывал на стол в другой части комнаты. Они поднялись и пошли к окнам, откуда посмотрели на автомобильный поток и пешеходов, бесшумно двигавшихся по улице далеко внизу.

– Как здесь красиво, – сказал Гарри.

– Все твое, если пожелаешь, – сказал ему Билли. Они с Эвелин, казалось, успели обсудить будущее, и было удивительно, как быстро родители могут перейти от готовности сомкнуть ряды против поклонника дочери к внезапной теплоте и доверию по отношению к возможному зятю. И все же заявление Билли было сногсшибательным.

Когда Гарри промолчал, Билли сказал:

– У тебя будет достаточно времени, чтобы решить.

В кабинете Билли, парящем высоко над гаванью, как «Клипер» авиакомпании «Пан Америкэн», и тихом, как дирижабль, но более просторном, они уселись за стол. Обслужив их, официант вышел, и дверь за ним защелкнулась, гарантируя полное уединение.

– Мы знаем, – сказал Билли, – что тебе хотелось бы поговорить о рецензии.

– О рецензиях, – поправила Эвелин.

– Значение имеет только «Глоуб», – настойчиво сказал Билли.

– Нет, – возразил Гарри. – Важнее всего то, что они единодушны и все утверждают, будто вы купили ей эту роль.

– Разумеется, я этого не делал.

– Откуда это идет?

– А у тебя нет соображений на этот счет? – спросил Билли.

– Мне подумалось, – сказал Гарри, – что это могло бы исходить от Виктора.

– Может быть. – Эвелин смотрела на золотую булочку, лежавшую нетронутой на ее хлебной тарелке. – Но об этом не раз упоминалось в колонке Уинчелла [95]. Наверно, бостонские рецензенты так об этом и узнали.

– Уинчелл, этот злобный идиот, – добавил Билли, – назвал Кэтрин «инвестиционным ангелом». Инвестиции не имеют к ней никакого отношения. Она то, что она есть, и она умеет петь.

– Я подумал, – сказал Гарри, – что раз уж Бекон кредитует прессу…

– Чтобы запустить слух, не обязательно кредитовать прессу, – перебил его Билли, – но, возможно, если кредитуешь и со многими контактируешь, запустить утку гораздо легче. И нанести ущерб… – Он покачал головой.

– Что мы можем сделать?

– Если я хоть что-нибудь предприму, это будет выглядеть как подтверждение первоначального обвинения.

– Вы могли бы написать письмо, констатирующее факты.

– Я так и сделал. Написал во все газеты. Не то чтобы это могло помочь – рецензии-то уже напечатаны, – но просто чтобы установить истину.

– И что последовало?

– Они не хотят признать свою ошибку. Послушай, они же каждый день убивают людей. Для них это и минутного размышления не стоит. Они знают, что в суд мы не подадим, потому что в суде они дерутся, как собаки, и к тому времени, когда огласят вердикт, пусть даже в нашу пользу, Кэтрин будет тридцать, а эту пьесу давно забудут.

– Не могли бы вы поговорить с кем-нибудь – вы должны знать, с кем, – чтобы этого не случилось в Нью-Йорке?

– Я бы поговорил, но стоит мне только к ним приблизиться, они попятятся от меня, как от прокаженного. Они уверяют, что никогда не делают только одной вещи – не уступают давлению извне. Это их законная гордость. Если бы они принимали во внимание все то, на что идут люди, чтобы так или иначе повлиять на освещение в прессе, ничто никогда не было бы напечатано.

– Не уступают, даже когда не правы?

– Особенно когда не правы. Дело в том, Гарри, что по этим вопросам мнения разделились. Совершая вопиющую ошибку, которая может стоить тысячам людей средств к существованию или множеству людей их жизней, они не ответят, из-за чего это случилось. Они скажут вот что, я сам такое слышал: «Это люди, которых я нанял. Я им доверяю. Это люди исключительной честности. Их работа состоит в поисках правды. Напишите письмо». Они никогда не публикуют писем, когда не правы настолько, чтобы это могло их смутить.

– Уинчелл ищет правду?

– Уинчелл – это особый случай. Он клевещет на дюжину человек в день, и к нему нельзя прикоснуться. Такая жалоба даже не будет зарегистрирована. Чтобы показать свое раздражение, он, вероятно, написал бы, что для защиты своей бесталанной дочери от обоснованной критики исполнения роли, неэтично для нее купленной, я пытался подкупить прессу. При подобном раскладе чем сильнее тянешь, тем туже идет.

– Но… Кэтрин.

– Кэтрин – моя дочь. Мы ночей из-за этого не спим. За нее я готов убивать, но помочь мы бессильны.

– Если это Виктор, то не могли бы вы поговорить с его отцом?

– Перебираешь все варианты, не так ли? Вилли Бекон никогда больше не будет со мной разговаривать, о чем я ничуть не жалею. Но даже если бы это было не так, он Виктора не конт-ролирует и никогда не контролировал. Думая о Викторе, надо учитывать одно обстоятельство: у него так много денег, что его дети, внуки и их внуки никогда не будут нуждаться. Если случится депрессия, у него есть наличные. На случай инфляции у него есть недвижимость. Если произойдет революция, у него есть золото. Если начнется война, у него есть минералы, каучук, оружие и продукты питания. Если наступит мир, у него есть потребительские товары. Если начнется процветание, у него есть предметы роскоши. В трудные времена у него есть самое необходимое. Это вроде бронированного автомобиля, и мозг, который им управляет, очень умен, пусть даже не так уж велик.

– Хотя он гораздо страшнее, – заявил Гарри, – но все-таки кажется чем-то средним между Сирсом, Робаком [96]и мастерской Санты. Чего ему надо, кроме Кэтрин?

– Денег.

– Но они у него есть.

– Да, но их приумножение – это единственное увлекательное занятие, которое у него осталось.

– Для меня, – сказал Гарри, – деньги всегда были вещью трудной, но простой. Мне нужны относительно небольшие суммы, и я борюсь, чтобы их получить, но никогда не помышляю получить много. Я думаю, Виктор никогда не разбогатеет настолько, чтобы узнать то, что знаю я: что деньги в высшей степени несущественны. Понимаете, что я имею в виду?