Марк Хелприн - На солнце и в тени

Он знал, что жена Велеса без всяких на то причин испугается его, и поэтому сначала пошел к Велесу. Женщина в комнате ожидания, крестьянка, подобные которой еще встречались по всей Европе, но не среди даже беднейших из бедных в Соединенных Штатах, не знала, кто он такой. Гарри не хотел сталкиваться с ней лицом к лицу: он знал, что она его не поймет и из-за мужского угнетения, начавшегося в незапамятные времена, станет излишне признательной и подобострастной. Он предвидел, что, если состояние Велеса ухудшится, его жена будет истерично вопить. Чем беднее и бесправнее человек, замечал он, тем он экспрессивнее. Если бы жене английского герцога сообщили о смерти мужа, она, возможно, помрачнела бы, возможно, слегка напряглась, на мгновение задрожала, и в наступившей тишине тот, кто принес дурную весть, услышал бы, как где-то на мягких и просторных лужайках падает лист с дерева. Но не здесь. Если бы Гвада умер, начались бы крики и молотьба руками, как при жесточайших мучениях, а вскоре после этого настало бы изнуренное молчание, знаменующее полное поражение, молчание, в котором, почитая смерть, объединяются все классы.

Велес был не таким, как его жена. Он работал, свободно говорил по-английски, общался с людьми на улицах, ел в кафе-автомате. Возможно, он вырос, занимаясь рубкой тростника, но понимал, что здесь правила другие и что для тех, кто играет по этим правилам, как это делал Гарри, нет ни хозяев, ни рабов. Расхождение, конечно, существовало, и, поскольку он приехал совсем недавно, было не в его пользу, но все работники «Кожи Коупленда» знали: Гарри прекрасно известно, что он и сам почти что вновь прибывший.

Велес был в полуобморочном состоянии. Он едва дышал с чрезвычайно медленными содроганиями. Лицо у него, распухшее, как рыба фугу, было рассечено, зашито и так сильно пестрело красными, черными и синюшными пятнами, что казалось, будто кто-то облил его разными вареньями. Левая кисть, правая нога и правая рука были в гипсе. Кровь и соляной раствор поступали в него из капельниц, подвешенных над кроватью.

– Вот что мы получаем, – сказал Корнелл из низкого кресла возле окна, – за выплату того, что они просили, в срок, когда они просили.

– Сумма была верная?

– Да. Они приходили за ней в пятницу. Никаких претензий.

– Вы говорили с полицией?

– Говорил. Ниггер говорит от имени латиноса, избитого людьми, которых он не может назвать, по причине, о которой он не может сказать. Никто ничего не видел, это не ограбление, он не умер, оружия не было. Этих копов мы больше не увидим. Им не с чем двинуться дальше. А если бы было, если бы они их все-таки нашли, то остановились бы из страха или потому, что их купили. И что теперь?

– Мы должны о нем позаботиться, – сказал Гарри. Он подошел к кровати. Обернувшись к Корнеллу, спросил: – Он ведь поправится? Мой опыт меня не подводит?

– Много ты видел избитых восковщиков и полировщиков?

– Я видел много перемолотых солдат. Он выглядит плохо, но у него нет того отстраненного взгляда, который появляется, когда снаружи у тебя все гладко, а внутри кровь хлещет рекой, и никто этого не видит. У него нет этого взгляда, пока нет.

– Врач сказал, что был на волоске.

– Вердераме точен. Он мог бы быть ювелиром или запалом бомбы. – Гарри наклонился над кроватью. – Велес? Гвада?

Велес открыл глаза. Гарри посмотрел в них и увидел морфин.

– Приходите, приходите в себя. – Тот очнулся. – Вы меня узнаете? – Велес кивнул, как мог. – Я собираюсь дать вашей жене тысячу долларов, – сказал Гарри, доставая деньги из кармана. – Когда вам станет лучше, приходите за пособием. Вы можете забыть об этом, но мы вам напомним. Вы будете получать зарплату в течение шести месяцев, пока не найдете другую работу. А если захотите вернуться, можете обращаться в любое время, насчет работы и подъемных, – если мы еще будем в бизнесе. Вы понимаете?

Велес пытался что-то сказать, но из его пересохших губ вырывалось только шипение.

– Ладно, позже. Мне очень жаль, что так случилось. Вы знаете, что со мной тоже так было? Не так сильно, но, наверное, тогда были те же молодчики. Мы позаботимся о вас, как только сможем. – Он похлопал Велеса по здоровой руке и ушел, а за ним последовал и Корнелл, на прощание заверив пациента, который теперь закрыл глаза, что зайдет к нему завтра.

Когда Гарри и Корнелл остановились, выйдя из больничной палаты, Гарри крепко стискивал пачку банкнот.

– Она вас знает?

– Не со времен Адама, – ответил Корнелл.

– Она не спрашивала, что вы там делаете?

– По-моему, она думает, что я коп.

– Попробую сам.

Когда он вручил ей деньги и на самом необычайном испанском, сконструированном из латыни, итальянского и французского, объяснил, что собирается делать, она упала на колени и попыталась поцеловать ему руку. Гарри, не позволяя ей оказаться ниже его, опустился на колени вместе с ней, и, пока у них было что-то вроде состязания, в котором он хотел победить так, чтобы она не проиграла, подумал, что существование и действия Вердераме толкают историю вспять и гонят время в обратном направлении.

Чтобы подбросить домой миссис Велес, они взяли такси, потому что Корнелл каким-то чудом раздобыл для нее пятидесятифунтовую корзину с продуктами, и им не хотелось протискиваться с таким грузом в метро. С корзиной в ногах все трое неловко сидели в машине, кузов которой походил на панцирь черепахи. От сидений поднимался запах кожи, потому что внезапно понизилось давление, что сопровождалось дождем и ветром, дувшим откуда-то из Нью-Джерси. Они знали, что он оттуда, потому что в воздухе пахло жженым кофе. Летом перемены в погоде обычно являлись с юга, громоздясь над морем облаками, которые были так же огромны по сравнению с остальным миром, как тюбик с белилами у живописца относительно тюбиков помельче с более яркими красками, или как кит, окруженный морскими свиньями. Зимой приметные изменения приходили с севера, принося с собой стерильную ясность и погружая весь мир в море сияющего стекла. Но весной и осенью они обычно накатывали из Нью-Джерси, исподтишка, словно чего-то стыдясь. Чистый влажный воздух, прошедший над полями у Принстона, опускавшийся в заброшенные каналы и процеженный через плакучие ивы, часто добирался к ним с противными запахами болот, топей, фабрик, кожевенных заводов и мусорных свалок. Большинство людей и близко не могли понять, что за запахи приносятся этими ветрами, но дождь в конечном счете смывал их прочь.

Сейчас, в начале второй половины дня, улицы были скользкими, и в деловых районах горели все лампы. Ближе к северу было иначе. Большинство квартир и домов были темны. Иногда виднелся свет, где кто-то был дома – женщина, гладившая белье, дети, слишком маленькие, чтобы ходить в школу, инвалид, вдовец, вдова или, например, музыкант, работавший по ночам, – но в целом преждевременные сумерки ничем не нарушались, только вдоль всего Бродвея вышедшие за покупками старушки тянули за собой сквозь дождь старушечьи проволочные корзины на колесиках. В центре города Гарри и Корнелл, не в силах успокоить миссис Велес, которая была натянута, как струна фортепиано, наклонились каждый к своему окну и рассматривали кварталы, мимо которых проезжали. Улицы блестели, «дворники» оказывали гипнотическое воздействие, огни, желтые лампы или огненно-красные неоновые вывески удваивались или утраивались, отражаясь в воде. Такси миновало оружейную лавку на втором этаже здания на восточной стороне Шестой авеню. В витрине красовалась неоновая винтовка. Гарри наклонил голову, чтобы посмотреть на нее, а затем проводил ее взглядом.