Орхан Памук - Снег

Когда мать пропавшего спросила, где немецкий журналист, который примет ее прошение, Кадифе встала и успокаивающе сказала, что Ка находится в Карсе и что он не пришел на собрание, чтобы не ставить под сомнение «нейтральность» обращения. Присутствующие не привыкли, чтобы на политических собраниях женщина вставала и так уверенно говорила; все сразу почувствовали к ней уважение. Мать пропавшего обняла Кадифе и заплакала. А Кадифе взяла у нее бумагу, где было написано имя ее пропавшего сына, пообещав, что сделает все, чтобы это было опубликовано в газете в Германии.

Левый боевик, который из добрых побуждений работал осведомителем, в этот момент вытащил написанный от руки на листке из тетради первый черновой набросок обращения и прочитал его, встав в странную позу.

Черновик был озаглавлен «Обращение к общественному мнению Европы относительно событий в Карсе». Это сразу же всем понравилось. Позднее Фазыл с улыбкой расскажет Ка, что он почувствовал в тот момент: «Я впервые ощутил, что мой собственный маленький город однажды сможет войти в мировую историю!» – и этот момент попадет в стихотворение Ка «Все человечество и звезды». Но у Ладживерта тут же нашлись возражения. «Мы взываем не к Европе, а ко всему человечеству, – сказал он. – Пусть наших друзей не смущает то, что мы можем опубликовать наше обращение не в Карсе или Стамбуле, а во Франкфурте. Европейское общественное мнение нам не друг, а враг. Не из-за того, что мы им враги, а из-за того, что они инстинктивно нас презирают».

Левак, написавший черновик обращения, сказал, что нас презирает не все человечество, а европейские буржуа. Бедняки и рабочие наши братья. Но ему никто не поверил, кроме его умудренного опытом друга.

– В Европе нет таких бедных, как мы, – сказал один из трех молодых курдов.

– Сынок, ты когда-нибудь был в Европе? – спросил Тургут-бей.

– У меня еще не было удобного случая, но муж моей сестры – рабочий в Германии.

Тут все слегка усмехнулись. Тургут-бей выпрямился на стуле.

– Я никогда не был в Европе, несмотря на то что для меня это очень важно, – сказал он. – И это не смешно. Пожалуйста, пусть поднимут руки те среди нас, кто был в Европе.

Руки не поднял никто, включая Ладживерта, который много лет жил в Германии.

– Но все мы также знаем, что означает Европа, – продолжал Тургут-бей. – Европа – наше будущее в человечестве. Поэтому если господин, – он указал на Ладживерта, – говорит обо всем человечестве вместо Европы, то мы можем изменить заголовок нашего обращения.

– Европа – не мое будущее, – сказал Ладживерт, улыбаясь. – Я вовсе не собираюсь, пока живу, подражать им и принижать себя из-за того, что не похож на них.

– В этом государстве существует национальная честь не только у исламистов, но и у сторонников республики… – сказал Тургут-бей. – Что поменяется, если написать вместо «Европы» «все человечество»?

– «Сообщение всему человечеству о событиях в Карсе!» – прочитал автор текста. – Слишком громко звучит.

Подумали о том, чтобы написать не «человечество», а «Запад», но против этого выступил один из прыщавых юношей, сидевших рядом с Ладживертом. По предложению одного из молодых курдов с писклявым голосом сошлись на том, чтобы использовать только слово «обращение».

Черновик обращения был очень коротким, что редко встречается в подобных случаях. Никто поначалу ничего не возразил против первых предложений, в которых говорилось о том, что военный переворот был «инсценирован» тогда, когда стало ясно, что выборы в Карсе выиграют именно кандидаты от исламистов и курдов, но тут вдруг возразил Тургут-бей: он рассказал, что в Карсе не существует того, что европейцы называют опросом общественного мнения, здесь обычное дело – голосовать за другую партию, а не за ту, о которой думал, меняя при этом свою точку зрения по глупой причине, за одну ночь до выборов или даже утром, направляясь к избирательной урне, и поэтому никто не может предсказать, какой кандидат выиграет выборы.

Левак-осведомитель, подготовивший черновик сообщения, ответил ему:

– Все знают, что переворот был устроен до выборов и против ожидаемых результатов выборов.

– В конце концов, они – театральная труппа, – сказал Тургут-бей. – Им так повезло потому, что снег перекрыл дороги. Через несколько дней все вернется на свои места.

– Если вы не против переворота, то зачем сюда пришли? – спросил другой юноша.

Было непонятно, услышал или нет Тургут-бей слова этого непочтительного юноши с красным, как свекла, лицом, сидевшего рядом с Ладживертом. В тот же момент с места поднялась Кадифе (она была единственной, кто вставал, когда говорил, и никто, включая ее саму, не замечал, что это странно) и, гневно сверкая глазами, сказала, что ее отец из-за своих политических взглядов много лет просидел в тюрьме и что всегда был против притеснений государства.

Отец сразу же усадил ее, потянув за пальто.

– Это мой ответ на ваш вопрос, – сказал он. – Я пришел на это собрание, чтобы доказать европейцам, что в Турции есть демократы и здравомыслящие люди.

– Если бы известный немецкий журналист выделил мне пару строк, я никогда не пытался бы доказывать именно это, – сказал краснолицый насмешливо и, кажется, собирался сказать еще что-то, но Ладживерт взял его за руку и сделал ему предупреждение.

Этого хватило, чтобы Тургут-бей стал раскаиваться в том, что пришел на это собрание. Он сразу же убедил себя в том, что зашел сюда по пути, проходя мимо. Он уже встал и сделал несколько шагов по направлению к двери, с видом человека, голова которого занята другими делами, как вдруг его взгляд упал на снег, падающий снаружи на проспект Карадаг, и он пошел к окну. А Кадифе взяла его под руку, словно без этой поддержки отец совсем не сможет идти. Отец и дочь, словно дети, которые хотят забыть свои беды, долго смотрели на телегу, проезжавшую по заснеженной улице.

Один из трех представителей курдской организации, тот, что с писклявым голосом, не смог сдержать любопытства, подошел к окну и стал смотреть вместе с ними вниз, на улицу. Люди в комнате следили за ними наполовину с уважением, наполовину с тревогой, чувствовалось, что все боятся вторжения полиции, ощущалось беспокойство. В этой тревоге стороны очень быстро достигли договоренности по оставшейся части обращения.

В обращении была одна фраза, говорившая о том, что военный переворот провела горстка авантюристов. Ладживерт возразил против этого. Предложенные вместо этого более емкие определения были встречены с сомнением, потому что могли создать у европейцев впечатление, что военный переворот был проведен во всей Турции. Таким образом, согласились на фразу «локальный переворот, поддержанный Анкарой». Коротко сказали и о курдах, которых в ночь переворота по одному забрали из домов и убили, и об издевательствах и пытках, которым подверглись студенты училища имамов-хатибов. Выражение «тотальная атака на народ» приняло форму «наступление на народ, его моральные устои и его веру». Поправки, сделанные в последнем предложении, призывали уже не только европейское общественное мнение, но и весь мир выразить свой протест Турецкой Республике. Тургут-бей, читая про себя эту фразу, почувствовал, что Ладживерт, с которым он на какой-то миг столкнулся взглядом, счастлив. Он пожалел, что находится здесь.