Орхан Памук - Снег

«Всю свою жизнь я провел с сильным чувством утраты и какой-то неполноты, мучаясь от боли, словно раненый зверь. Может быть, если бы я не был так сильно привязан к тебе, то в самом конце я не рассердил тебя так сильно и не вернулся бы туда, откуда начал, утратив равновесие, которое обрел за двенадцать лет, – писал Ка. – Сейчас я вновь ощущаю в себе то невыносимое чувство утраты и брошенности, оно заставляет кровоточить все мое существо. Иногда я думаю, что мне не хватает не только тебя, а и всего мира». Я читал все это, но понимал ли я?

Выпив достаточно много виски, который достал из мини-бара в номере, я вышел на улицу поздно вечером и направился к Кайзерштрассе, выяснить насчет Мелинды.

У нее были большие, очень большие, грустные и слегка раскосые глаза оливкового цвета. Кожа ее была белой, ноги длинными, а губы, которые поэты дивана [56]сравнили бы с черешней, маленькими, но пухлыми. Она была довольно известна: после двадцатиминутного исследования в круглосуточно открытом отделе кассет «Всемирного центра» я наткнулся на шесть кассет, на которых было написано ее имя. В этих фильмах, которые я позднее увез в Стамбул и посмотрел, я увидел те качества Мелинды, которые могли подействовать на Ка. Каким бы уродливым и грубым ни был мужчина, завалившийся у нее между ногами, на бледном лице Мелинды проявлялось выражение подлинной нежности, свойственное матерям, пока мужчина, постанывая от удовольствия, пребывал в экстазе. Насколько она была возбуждающей в одежде (страстная деловая женщина, домохозяйка, жаловавшаяся на бессилие своего мужа, похотливая стюардесса), настолько же она была ранимой без нее. Как мне сразу станет понятно, когда позднее я поеду в Карс, ее большие глаза, крупное крепкое тело, все в ее облике и манере держаться очень напоминало Ипек.

Я знаю, что мой рассказ о том, что мой друг в последние годы своей жизни тратил очень много времени на то, чтобы смотреть такого рода кассеты, может вызвать гнев у тех, кто со страстью к героическим преданиям и мечтательностью, свойственным несчастным и обделенным людям, желает видеть в Ка безупречного мученика-поэта. Когда я прогуливался во «Всемирном центре» среди одиноких, как привидения, мужчин, чтобы найти другие кассеты с Мелиндой, я почувствовал: единственное, что объединяет одиноких и несчастных мужчин всего мира, – это то, что они, спрятавшись в уголок, смотрят с чувством вины порнофильмы. Все то, что я видел в кинотеатрах, в Нью-Йорке на 42-й улице, во Франкфурте на Кайзерштрассе или в кинотеатрах в переулках Бейоглу, доказывало (настолько, что опровергало все эти националистические предрассудки и антропологические теории), что все эти одинокие и несчастные мужчины похожи друг на друга, когда с чувством стыда, обделенности или потерянности смотрят фильм и когда в перерывах между фильмами стараются не сталкиваться друг с другом взглядом в убогом фойе. Выйдя из «Всемирного центра секса» с кассетами Мелинды в черной полиэтиленовой сумке в руках, я возвратился к себе в отель по пустым улицам, под снегом, падавшим большими снежинками.

В баре на первом этаже отеля я выпил еще две порции виски и подождал, пока напиток не подействует, глядя из окна на улицу на падающий снег. Я полагал, что если я хорошенько выпью перед тем, как поднимусь в комнату, то сегодня вечером не прикоснусь к Мелинде или к тетрадям Ка. Но как только я вошел в комнату, я схватил наобум одну из тетрадей Ка, не раздеваясь, бросился на кровать и начал читать. Через три-четыре страницы передо мной появилась вот эта снежинка.

После соития Ка и Ипек лежали какое-то время в обнимку, не двигаясь. Весь мир был таким безмолвным, а Ка таким счастливым, что ему показалось, будто все длилось очень долго. Именно по этой причине его охватило нетерпение и он, вскочив с кровати, посмотрел из окна на улицу. Позднее он будет думать, что это долгое безмолвие было самым счастливым моментом в его жизни, и он спросит себя, зачем он высвободился из рук Ипек и завершил этот момент неповторимого счастья. Из-за какого-то беспокойства, ответит он сам себе впоследствии, словно за окном, на заснеженной улице, что-то должно было случиться и ему нужно было успеть это увидеть.

А между тем за окном не было ничего, кроме падающего снега. Электричество все еще было выключено, свет свечи, горевшей на кухне, струился на улицу через обледеневшее окно и освещал медленно опускавшиеся снежинки легким оранжевым светом. Впоследствии Ка подумает и о том, что быстро прервал самый счастливый миг в своей жизни из-за того, что не мог вынести слишком много счастья. Но сначала, когда он лежал между руками Ипек, он не знал о том, насколько счастлив; внутри он ощущал покой, и это было так естественно, что он словно забыл, почему провел свою жизнь с чувством, средним между скорбью и беспокойством. Это спокойствие было похоже на безмолвие, предшествовавшее стихотворению, но до того, как приходило стихотворение, сначала полностью обнажался весь смысл мира, и он чувствовал воодушевление. А в этот момент счастья он не ощущал внутри себя такого просветления; было простое ощущение детской безгрешности, словно ему предстояло тут же сказать о смысле мира, подобно ребенку, который только что выучил слова.

Ему вспомнилось все то, что после полудня в библиотеке он читал о строении снежинки. Он пошел в библиотеку, чтобы подготовиться на случай, если придет еще одно стихотворение о снеге. Но сейчас у него в голове не было стихотворения. По-детски наивная шестиугольная конструкция снежинки, о которой Ка прочитал в энциклопедии, показалась ему похожей на гармонию приходивших к нему по одному, как снежинки, стихотворений. В тот момент он подумал, что нужно указать на скрытый смысл всех стихотворений.

– Что ты там делаешь? – спросила в этот момент Ипек.

– Я смотрю на снег, милая.

Ему казалось, Ипек ощутила, что в геометрической конструкции снежинок он увидел еще какой-то смысл, помимо красоты, но в глубине души он знал, что этого не может быть. А Ипек беспокоило то, что Ка интересуется чем-то, кроме нее. Ка чувствовал себя слишком беззащитным перед Ипек, потому что очень сильно желал ее, и он был доволен этим и понял, что их близость позволила ему завоевать хоть некоторую, но власть.

– О чем ты думаешь? – спросила Ипек.

– О моей маме, – ответил Ка и внезапно не смог понять, почему он так ответил, потому что он не думал о матери, хотя она и умерла недавно. Но позднее, когда он будет вспоминать этот момент, он добавит, что во время своего путешествия в Карс думал о маме постоянно.