Орхан Памук - Снег

Стихотворение, которое Ка написал в последовавшей тишине, без всяких неприятностей и не пропустив ни одного слова, называлось «Рай». То, что оно было размещено как раз на оси воображения, далеко от центра снежинки, не означало, что рай – это воображаемое будущее: для Ка это означало, что воспоминания о рае могли остаться живыми только в воображении. Вспоминая это стихотворение в последующие годы, Ка перечислил некоторые воспоминания по отдельности: летние каникулы в детстве, дни, когда он сбегал из школы, когда они с сестрой забирались на постель, где лежали родители, некоторые рисунки, которые он рисовал в детстве, встреча и поцелуй с девочкой, с которой он познакомился на школьной вечеринке.

Когда он шел к кондитерской «Йени хайят», он думал обо всем этом не меньше, чем об Ипек. В кондитерской Кадифе и Ипек уже ждали его. Ипек была такой красивой, что Ка в какой-то момент показалось (также и под влиянием ракы, выпитой на пустой желудок), что он сейчас заплачет от счастья. Сидя за одним столом с двумя красивыми сестрами и разговаривая с ними, Ка ощущал не только счастье, но и гордость: ему хотелось бы, чтобы его с этими двумя женщинами увидели престарелые турецкие торговцы во Франкфурте, которые каждый день улыбались ему и здоровались, но в кондитерской, где вчера убили директора педагогического института, сейчас совершенно никого не было, кроме пожилого официанта. Пока они сидели в кондитерской вместе с Ипек и Кадифе (пусть даже одна из них и была с покрытой головой), в сознании Ка все время присутствовал образ фотографии, снятой с улицы, на которой он был бы изображен за столом с двумя красивыми женщинами, словно в зеркале заднего вида, где постоянно видна идущая сзади машина.

Сидевшие за столом женщины вовсе не были так спокойны, как Ка. Поскольку он рассказал, что знает от Фазыла о том, что было на собрании в отеле «Азия», Ипек была краткой:

– Ладживерт покинул собрание в гневе. Кадифе сейчас очень раскаивается в том, что сказала там. Мы отправили туда, где он прячется, Захиде, но там его не оказалось. Мы не можем найти Ладживерта.

Ипек начала говорить, как старшая сестра, которая пытается помочь младшей найти выход из ее неприятностей, но сейчас и она сама выглядела слишком встревоженной.

– Если вы найдете его, что вы у него попросите?

– Сначала мы хотим убедиться, что он жив и что его не поймали, – сказала Ипек. Он бросила взгляд на Кадифе, которая, казалось, вот-вот расплачется. – Принеси нам новости о нем. Скажи ему, что Кадифе сделает все, что он пожелает.

– Вы знаете Карс намного лучше меня.

– Вечером, в темноте, мы только женщины, – сказала Ипек. – Ты узнал город. Иди в чайные «Айдеде» [59]и «Нурол» на проспекте Халит-паши, куда ходят студенты-исламисты из училища имамов-хатибов. Там, конечно, сейчас кишит полиция, но они тоже сплетники: если с Ладживертом случилось что-то плохое, ты узнаешь об этом.

Кадифе вытащила носовой платок и собиралась вытереть нос. Ка решил, что она расплачется.

– Принеси нам новости от Ладживерта, – сказала Ипек. – Если мы задержимся, отец будет за нас волноваться. Он также ждет тебя на ужин.

– Посмотрите и в чайных в квартале Байрам-паши! – сказала Кадифе, вставая.

В беспокойстве и грусти девушек было что-то такое хрупкое, такое привлекательное, что Ка прошел с ними полпути из кондитерской до отеля «Кар-палас», потому что не мог расстаться с ними. Ка привязывал к ним не только страх, что он может потерять Ипек, но и загадочное чувство общей вины (они все вместе делали что-то втайне от их отца). Ему представилось, что когда-нибудь они поедут с Ипек во Франкфурт, что приедет и Кадифе, что они все втроем пойдут по Берлинскому проспекту, заходя в кофейни и глядя на витрины.

Он совсем не верил в то, что сможет выполнить данное ему задание. Чайная «Айдеде», которую он нашел без труда, была такой заурядной и скучной, что Ка, почти забыв, для чего пришел сюда, какое-то время в одиночестве смотрел телевизор. Вокруг было несколько юношей студенческого возраста, но, несмотря на его усилия завязать беседу (он заговорил о футбольном матче, шедшем по телевизору), никто к нему не подошел. А Ка между тем сразу приготовил пачку сигарет, чтобы угостить их, и положил на стол зажигалку, чтобы кто-нибудь попросил разрешения воспользоваться ею. Поняв, что не сможет ничего узнать и от косоглазого продавца, он вышел и пошел в находившуюся неподалеку чайную «Нурол». Здесь он увидел несколько юношей, смотревших тот же футбольный матч. Если бы он не заметил газетные вырезки на стенах и таблицу встреч «Карсспора» за этот год, он не смог бы вспомнить, что вчера разговаривал здесь с Неджипом о существовании Аллаха и о смысле мира. Он увидел, что рядом со стихотворением, которое он читал вчера вечером, другой поэт повесил другое, в подражание первому, и начал переписывать его в свою тетрадь:

– Ты пишешь стихи? – спросил мальчик-продавец, стоявший напротив.

– Молодец, – сказал Ка. – Ты умеешь читать вверх ногами?

– Нет, братец, я и нормально читать не умею. Я бросил школу. А потом я уже вырос, грамоте так и не смог научиться, а теперь уже поздно.

– Кто написал это новое стихотворение на стене?

– Те парни, которые приходят сюда, поэты.

– Почему их нет сегодня?

– Вчера их всех забрали солдаты. Остальные – кто в тюрьме, кто спрятался. Спроси вот у этих, они полицейские в штатском, они знают.

Там, куда он показывал, сидели два юноши, бурно разговаривавшие о футболе, но Ка не стал подходить к ним и что-то спрашивать, а сразу вышел из чайной.

Ему приятно было увидеть, что снег начался вновь. Он вовсе не верил, что найдет след Ладживерта в чайных квартала Байрам-паши. Сейчас вместе с грустью, которую он чувствовал в тот вечер, когда приехал в Карс, он ощущал внутри себя и счастье. Ожидая, что придет новое стихотворение, он медленно, словно во сне, прошел мимо уродливых и бедных бетонных зданий, мимо заснеженных парковок, мимо обледенелых витрин чайных, парикмахерских и бакалей, мимо дворов, в которых со времен русских лаяло несколько собак, мимо магазинчиков, где продавались запчасти для тракторов и все необходимое для телег, мимо сырных лавок. Он чувствовал, что все, что он сейчас видит: предвыборные плакаты партии «Отечество», маленькие окна с плотно задернутыми занавесками, реклама «Появилась вакцина от японского гриппа», повешенная много месяцев назад в заледеневшую витрину аптеки «Билим»», и отпечатанные на желтой бумаге призывы против самоубийств, – он не забудет до конца своей жизни. В нем с такой силой поднялась эта невероятная ясность восприятия всех подробностей момента, который он переживал, чувство, что «в этот миг все связано между собой, и он сам – неотделимая часть этого глубокого и прекрасного мира», что он, думая, что подступает новое стихотворение, вошел в какую-то чайную на проспекте Ататюрка. Но стихотворение к нему так и не пришло.