Стивен Сейлор - Рим. Роман о древнем городе

Другой гимнасиарх устраивал состязания борцов, все участники которых были гораздо старше и сильнее юного Луция, занявшего вместе с дедом место среди зрителей. Борцы соревновались по греческому обычаю, нагие. Их тела были смазаны оливковым маслом, что, с точки зрения старшего Луция, как и передвижение по городу на носилках, содержало в себе упадочнический элемент. Ну что бы сказали на это предки? Истинные римляне предпочитали такой забаве смертельные бои гладиаторов.

Луцию вспомнилось, как император, ведя войну против Антония и Клеопатры, яростно обвинял царицу Египта, гречанку по крови, в том, что она развратила римлянина Антония излишествами и роскошью Востока. Однако стоило ему восторжествовать над соперниками, как об исконной простоте нравов и вспоминать перестали. Рим под его властью стал более космополитическим городом, чем когда-либо прежде. Он позволил Агриппе построить бани. При нем расцвели культы диковинных иноземных богов. Он всячески потворствовал стремлению римлян к развлечениям и удовольствиям.

Покончив с утренней гимнастикой, оба Луция занялись гигиеной. Для начала они отчистили скребками грязь и пот со своих тел, причем сделали это у подножия знаменитой статуи работы Лисиппа, изображавшей атлета, который как раз этим и занимался. Зажав скребок в одной мускулистой руке, он отчищал ею другую, вытянутую перед собой. Агриппа установил эту статую в своих банях с большой помпой, ведь Лисипп был придворным скульптором Александра Великого. Хотя с Апоксиомена, как называли атлета со скребком греки, было сделано великое множество копий, бронзовый оригинал имел огромную ценность. Статуя представляла собой еще один щедрый дар императора народу Рима.

Луций-дед и Луций-внук расхаживали туда-сюда между бассейнами с водой различной температуры, холодной, так и манившей приободриться после упражнений, теплой и такой горячей, что над ней поднимался пар и погружаться в нее приходилось постепенно. Даже полы в банях подогревались с помощью проложенных под плитами труб. Стены были из мрамора, и, несмотря на сырость, художники Агриппы нашли способ украсить их росписью. Способ этот назывался «энкаустика» и заключался в том, что стена расписывалась горячими, расплавленными красками, а связующим материалом являлся пчелиный воск. Со стен на посетителей взирали боги, богини и герои. В тумане парили образы из преданий.

После мытья, завернувшись в льняные простыни, они отправились подкрепиться в ближайшую аркаду. Мальчик вовсю уминал ломти хлеба, покрытые гарумом, но для деда пряный рыбный соус был слишком острым, и он довольствовался пастой из смокв.

Разговор зашел об учебе мальчика, который как раз сейчас читал «Энеиду» – последнюю поэму Вергилия, любимого поэта императора. Это произведение поэт создал в ответ на просьбу императора сотворить римский эпос, достойный стоять в одном ряду с «Илиадой» и «Одиссеей» великого эллина Гомера. Длинная поэма повествовала о похождениях воителя из Трои Энея, который провозглашался сыном Венеры и прародителем римского народа. Согласно Вергилию, Эней был предком не только нынешнего императора и его божественного дядюшки Юлия, но также предком Ромула и Рема.

Возможно, у Луция и были некоторые сомнения в исторической достоверности Энеиды, но делиться ими с мальчиком он не стал. Ибо сомнений в том, что творение Вергилия по всем статьям устроило императора, у него не было.

Перекусив, они отдыхали. Несколько старых знакомых Луция, проходя мимо, остановились, чтобы поздороваться и поговорить. Сенатор с гордостью представил им внука. Разговоры касались главным образом заморской торговли, цен на рабов, сравнительных достоинств и недостатков водного и сухопутного способов транспортировки товаров, а также того, кому достанутся выгодные строительные подряды на работы по дальнейшему расширению и украшению города.

– Как видишь, мой мальчик, – заметил дед, – основные дела делаются теперь даже не на Форуме, а здесь. В былые времена, конечно, все разговоры вертелись бы вокруг политики да войны. Но в настоящее время война представляет собой лишь некий род деятельности, осуществляющийся на дальних рубежах и способный (или неспособный) повлиять на ход торговли. Политики, в прежнем понимании этого слова, включавшем свободное обсуждение государственных дел и принятие решений, рождающихся в спорах, более не существует. Можно, конечно, посудачить насчет интриг внутри императорской фамилии и погадать, кто из членов ближнего императорского окружения обладает нынче бо́льшим влиянием – да и то шепотом.

Наконец, поупражнявшись, искупавшись, подкрепившись и отдохнув, дед и внук отправились в раздевалку. Юный Луций надел ту самую тунику, в которой и пришел, а его дед с помощью того же раба, который его брил, обрядился в тогу.

– Тога – это не просто одежда, но облачение благородного мужа, которое он носит так же, как держится сам: с гордостью и достоинством, – пояснил Пинарий-старший. – Плечи следует расправить, голову держать прямо. Особое внимание надлежит уделить ниспадающим складкам. Если их слишком мало, ты будешь выглядеть завернутым в простыню, а если слишком много, так будто обвешался предназначенным для стирки бельем.

Смех мальчика порадовал Луция – он свидетельствовал о том, что внук на все обращает внимание: присматривается, прислушивается, учится.

Раб подал какую-то блестящую безделушку на золотой цепочке. Луций через голову надел цепочку на шею, а «висюльку» спрятал под тогу.

– Что это, дедушка? – поинтересовался мальчик. – Какой-то амулет?

– Это не просто амулет, малыш. Он очень важный, очень древний, и как раз сегодня я надеваю его в последний раз. Но о нем мы поговорим позже, пока же хочу показать тебе кое-что в городе. Мне хочется, чтобы некоторые места ты увидел моими глазами.

– Должен ли я вызвать носилки? – осведомился раб.

– Не думаю. Колени мои распарились, а раз так, то мне не повредит пройтись пешком. Если, конечно, ты, непоседа Луций, не будешь убегать от меня – мне за тобой не угнаться.

– Нет, дедушка, я буду идти рядом.

Луций кивнул. Какой вежливый мальчик: уважительный, воспитанный, прилежный, аккуратный, чистоплотный. Можно сказать, продукт своего времени. Что ни говори, а жизнь стала более упорядоченной, мирной и более предсказуемой, чем в бурное время гражданских войн. Предки могли бы гордиться юным Луцием, как могли бы гордиться гармоничным миром, который, ценой тяжкого труда и пролитой крови, выстроили наконец их потомки.

Когда они направлялись к выходу из бань, на лице Луция-младшего отразилось возбуждение, он даже нервно прикусил нижнюю губу.

– В чем дело, мой мальчик?