Жюльетта Бенцони - Тайны Елисейского дворца

– Маркиз де Балинкур! – обрадованно откликнулась Лаура. – В самом деле, мы не виделись целых сто лет! Вы ведь были у нашей княгини камергером?

– Но давным-давно перестал им быть. Осмелюсь заметить, госпожа герцогиня, что не я целый год провел в Испании, а вы и к тому же в обществе собственного мужа! Простите, но это мещанство!

– Однако дерзости вам не занимать. Расскажите же, чем в это время были заняты вы!

– Служил в армии, как большинство простых смертных, заслужил… царапину и место камергера у ее величества королевы Испании, которая оказала мне честь, призвав меня к себе на службу. Прибавлю, что приехал только что и что сегодня восемнадцатое августа.

Чтобы Жюли, в девичестве просто Клари, мещанка из мещанок, неприступная, к которой никто и не подступался, пожелала иметь около себя старинного рода аристократа маркиза де Балинкура? Воистину что-то неслыханное!

– Она влюблена в вас?

– Об этом не может быть и речи! Однако вы жестоки, сударыня, делая из меня прислугу за все в свите этой бедной женщины!

– Бедной женщины? Королевы Испании? Но возможно, мы говорим о разных женщинах, потому что эта королева ни разу не была в Испании.

– И слава богу! Иначе я не имел бы счастья увидеть вас.

– Мы с вами едва знакомы.

– Но я знаю о вас все. И хотел бы узнать еще больше.

Голос Полины, требовавшей полной тишины, прервал их беседу. Великий Тальма собирался читать. Лишиться такого удовольствия было невозможно. Голос великого трагика, которым восхищался сам император, особенно когда тот читал Оссиана, был похож на бархат, но время от времени он грохотал, как гром, и по коже у публики бежала дрожь. Лаура и Балинкур поспешили на представление. Балинкур осторожно взял руку Лауры, поцеловал и задержал в своей. Лаура не отняла руку. Сердце у нее забилось так, как не билось со времен Меттерниха, но на этот раз она не испугалась. Она подумала, что влюбленность – это как раз то, что сейчас ей нужно. Безопасная любовь на каникулах, которая так легко позабудется! Как она освежит ее чувства!

На следующий день Полина наметила поездку по воде в аббатство Откомб, усыпальницу герцогов Савойских, а затем веселый завтрак на траве. Разумеется, в самом узком кругу.

Прогулка удалась великолепно, все шло как нельзя лучше, но, когда отзавтракали под деревьями, насладившись всевозможными деревенскими лакомствами, голубое небо вдруг покрылось серыми облаками, которые, ко всеобщему беспокойству, превратились в черные тучи. Веселая компания поспешила к паруснику, чтобы поскорее вернуться в Экс. Но не успела. На полпути разразилась буря. Внезапный яростный ураган. Из-за подобных ураганов горные озера и бывают так опасны.

Под чернильным небом закипела, покрывшись белой пеной вода, заходили высокие волны, безжалостно окатывая элегантных пассажиров, кое-кто сразу же заболел морской болезнью.

Тальма, ни жив ни мертв, сидел в каюте между Дезире Бернадот и графом де Рамбюто, стараясь занять как можно меньше места и сохранить неподвижность. Он слышал, что неподвижность – лучший способ избежать тошноты при качке. И похоже, ему это удавалось. Но тут раздался властный голос Полины. Княгиня с беспечной отвагой – ничего не поделаешь, Бонапарт! – не пожелала прятаться от непогоды в каюте. Вцепившись в поручень, она стояла на палубе вместе с Лаурой и Балинкуром, уже промокнув до костей, и хохотала, как безумная.

– Тальма! – кричала она. – Идите к нам!

Бедный трагик сделал вид, что не слышит, но Дезире, будущая королева Швеции, заметила ему, что его зовут. Тальма выбрался на палубу и, получая оплеухи ветра и ушаты воды, решил, что попал в дьявольский котел, в то время как Полина с ослепительной улыбкой кричала:

– Какая великолепная гроза! Вы сделаете ее еще великолепней! Нам нужен Шекспир! Вы будете неподражаемы в «Буре»!

Бедный Тальма не ощущал никого великолепия. Сердце у него колотилось, он едва стоял на ногах, но ухитрился добраться до мачты, прислонился к ней и, задыхаясь, принялся декламировать..

– Громче! – кричала ему Полина. – Мы вас не слышим! Одолейте несносный ветер!

Проклиная про себя свою «удачу», мокрый до костей актер заорал стихи, превозмогая рев бури, преодолевая тошноту. Когда парусник доплыл наконец до порта, несчастный едва дышал и стучал зубами, почти что лишившись голоса. И как только оказался под крышей, немедленно улегся в постель.

Во время бурного плавания Лаура и Балинкур не сказали между собой ни слова. Хватало рева ветра и завываний Тальма. Но им и не нужны были слова. Рука Балинкура нежно обвила талию Лауры – ей же так нужна была опора и поддержка! А Лаура? Она вынуждена была признать очевидное: свою готовность потерять голову и влюбиться. Обаяние красавца Балинкура было неодолимым, и она ни за что не позволила бы доводам рассудка помешать ей. Лаура не отстранила руку, нежно обнимавшую ее талию, и сама положила голову Балинкуру на плечо.

Их спутники громко кричали, стараясь поддержать разговор, преодолевая ветер и страх, а они застыли в молчании, ощущая, как каждая пробегающая секунда сближает их все теснее.

И когда в одиннадцать часов вечера Лаура увидела Балинкура у застекленной двери своей спальни, выходящей в мокрый сад, она без колебаний упала в его объятия, а он прошептал ей:

– Я вас ждал так долго…

И Лаура узнала впервые в жизни горение страсти. Ей казалось, она знает все в искусстве давать и брать. Любовь, которую ей открыл Жюно, хоть и не была для нее переполняющей и насыщающей, была возбуждающей борьбой – во всяком случае, до истории с золотыми ножничками. После этой истории борьба лишилась последней тени нежности. Клемент открыл ей, что такое удовольствие, научил множеству приятных секретов, но они были друзьями в той же мере, что и любовниками, и политика занимала их не меньше любви. С Морисом де Балинкуром было не до политики. В эту первую ночь он открыл ей, что значит сладкая мука, наслаждение, с каким ничего не сравнится. «Любовь на каникулах» открыла ей, что значит быть счастливой рабой…

В Эксе купались, устраивали праздники, искали развлечений, а Великая армия продвигалась все дальше по Русской земле, не встречая, по правде сказать, большого сопротивления… Да и большого количества народа тоже. «Монитор» в своих бюллетенях радовал всех быстрым продвижением французов. Они одержали несколько побед, но незначительных, – великолепные, в которых император сметет противника в прах, еще предстояли впереди. А противник, по мере того, как продвигались французы, бежал от них. Или Великая армия заблудилась? Вопросы стали возникать даже у Жюно.

В последнем его письме, написанном из Смоленска, мелькали сомнения. Гений Наполеона оставался незыблемым, но Жюно беспокоила дееспособность Великой армии. По его мнению, она была уже не такой, как когда-то. Последнему набору – желторотым юнцам – не хватало выучки. А что касается иностранцев – у него, например, под началом итальянцы и вюртембуржцы, – то в них недостает того священного огня, который всегда был и остается лучшим оружием. Однако это не значит, что бывший сержант Буря не разжигает этот огонь всеми силами, воодушевляя их громким криком. Не менее энергично действовал и император, но… среди маршалов. Бертье, начальник главного штаба, подвергся чуть ли не оскорблениям, когда стал ратовать за медленное, а значит, осторожное продвижение войск по этим пустынным землям. Коленкур, постоянно напоминавший об ужасах русской зимы, тоже получил свою порцию. Досталось и славному Дюроку – он, хоть и не участвовал в спорах, получил последний разряд грозы. Но, будучи при Наполеоне постоянно, успел привыкнуть к любым разрядам.