Эрик-Эмманюэль Шмитт - Мечтательница из Остенде (сборник)

И я не думал о женщине с букетом до моего следующего приезда. Но как только громкоговорители объявили «Цюрих», я вспомнил про нее и спросил себя: неужели и на этот раз снова…

Она была на своем обычном посту, на третьей платформе.

Я разглядывал ее. Светлые глаза, почти цвета ртути – исчезающе светлые. Бледная, чистая кожа, изборожденная резкими отметинами времени. Сухое, энергичное тело, бывшее когда-то полным жизни и сильным. Начальник вокзала обменялся с ней парой фраз, она кивнула ему, любезно улыбнулась, затем невозмутимо продолжила наблюдать за путями. Мне удалось подметить лишь одну странность: она приносила с собой складное холщовое кресло. Но может, это всего лишь проявление практичности?

Я дождался трамвая и, едва войдя в издательство Аммана, решительно приступил к расследованию.

– Улла, умоляю тебя, я должен больше узнать про женщину с букетом.

Ее щеки стали малиновыми.

– Я была уверена, что ты спросишь о ней, и постаралась кое-что разведать. Я сходила на вокзал поболтать с персоналом, и теперь мы закадычные друзья со служащим камеры хранения.

Зная за Уллой умение внушить симпатию, я не сомневался, что она вытянула из нового знакомого максимум подробностей. Внезапная вспышка властности, приправленная острым взглядом, сверлящим собеседника, – и тут же Улла разрушает свою резкость столь же неожиданным всплеском юмора и доброго веселья. Если она легко сходится со всеми, то лишь потому, что ей не удается скрыть свою доброжелательность – и любопытство – ко всему на свете.

– Женщина с букетом вовсе не бродяжка, пусть она и проводит на вокзале дни напролет. Она живет в солидном доме на бульваре, живет одна, и ей помогает по хозяйству турчанка лет пятидесяти. Зовут женщину госпожа Штейнмец.

– Госпожа Штейнмец? А от турчанки-то можно выведать, кого ее хозяйка поджидает на вокзале?

– Турчанка убегает, стоит к ней приблизиться. И еще одна подробность, ее сообщил мой приятель, живущий на соседней улице: служанка эта не говорит ни по-немецки, ни по-французски, ни по-итальянски.

– И как же она с хозяйкой общается?

– По-русски.

– Турчанка говорит по-русски?

– Госпожа Штейнмец тоже.

– Это забавно, Улла. А удалось тебе что-нибудь узнать о семейном положении госпожи Штейнмец?

– Пыталась. Но не узнала ничего.

– Есть ли муж? Дети? Что-то о родственниках?

– Ничего. Вернее, так: я не утверждаю, что у нее нет и никогда не было мужа, что нет детей, я просто ничего о них не знаю.

В перерыве, когда сотрудники издательства Эгона Аммана собрались на чай с миндальным печеньем, я подкинул им волновавший меня сюжет.

– Как, по-вашему, кого ждет женщина с букетом?

– Сына, – ответила Клаудия. – Мать всегда надеется, что сын вернется.

– Почему сына? – возмутилась Нелли. – Скорее уж дочку!

– Мужа, – возразила Дорис.

– Любовника, – поправила Рита.

– Может, сестру, – предположил Матиас.

Отвечая, каждый проговаривался о себе. Клаудия страдала от разлуки с сыном, преподававшим в Берлине; Нелли скучала по дочке, вышедшей замуж за новозеландца; Дорис тосковала по мужу-коммерсанту, бывшему в постоянных разъездах; Рита меняла любовников как трусики; что касается Матиаса, молодого пацифиста, который в свое время отказался от армейской службы, предпочтя гражданскую, то ему попросту не хватало семейного кокона.

Улла поглядела на коллег с сожалением, как на умственно отсталых.

– Да нет же, она ждет кого-то, кто умер, но чью смерть она не признает.

– Это ничего не меняет, – воскликнула Клаудия, – это может быть ее сын.

– Дочь.

– Муж.

– Любовник.

– Сестра.

– Или брат-близнец, умерший при рождении, – предположила молчаливая, нелюдимая Роми.

Мы глянули на нее с интересом: если она и не раскрыла тайны дамы с букетом, то, возможно, раскрыла свою тайну и причину своей вечной грусти.

Чтобы внести в спор свежую струю, я обратился к Эгону Амману:

– Ну а ты как думаешь, Эгон, кого она ждет?

Даже участвуя в чайных посиделках, Эгон был немногословен – вероятно, находил нашу болтовню пустой. Он все прочел, все разгадал в свои шестьдесят. Вставая утром в пять, он жадно закуривает, открывает рукописи, пролистывает романы, проглатывает эссе. Тонкий изгиб бровей, породистый нос, длинные седые волосы – весь его облик наводит на мысли о прошлом, богатом приключениями, запахами дальних стран, табачным дымом, замыслами публикаций. Хоть он никого не поучает и ничего не утверждает, он поражает меня вечной любознательностью, жаждой открытий, способностью к языкам; рядом с ним я чувствую себя всего лишь любителем.

Эгон пожал плечами, понаблюдал за синицами, порхавшими над цветущей липой, и обронил:

– Может, первую любовь?

Но, спохватившись, негодуя на свою внезапную откровенность, он нахмурился и строго посмотрел на меня:

– А сам ты что думаешь, Эрик?

– Свою первую любовь, которая не вернется, – пробормотал я.

Воцарилось молчание. Мы все поняли, в какую угодили ловушку. Говоря о незнакомке, мы выдали свои сокровенные желания, признаваясь в том, чего каждый из нас втайне ждал. Мне хотелось проникнуть поглубже в эти головы, но так, чтобы моя осталась непроницаемой! Сколько боли хранит моя бедная черепная коробка, вместилище несказанных слов, угрюмый алтарь, зажатый висками! Есть слова, которые стоит мне произнести, и я сразу слабею. Лучше уж молчать. Разве каждый из нас не черпает силы в молчании?

Вернувшись домой, я все думал о женщине с букетом. Поскольку следующие мои путешествия в Цюрих пролегали воздушным путем или автотрассой, у меня не было случая побывать на вокзале.

Прошло два или три года.

Дама с букетом обладала странным свойством: я забыл ее, никогда о ней не забывая, вернее, думал о ней в часы уединения, когда не с кем было перекинуться словом… Ее образ посещал меня в минуты замешательства. Однако мне случилось как-то упомянуть о ней в телефонном разговоре с Уллой.

– Да, да, уверяю тебя, она все там же. Каждый день. На третьей платформе. Конечно, она не всегда бодра; временами начинает дремать в своем кресле, но потом вздрагивает, подхватывает букет и снова упорно смотрит на рельсы.

– Она меня заинтриговала.

– О чем тут говорить! Хоть она и кажется абсолютно нормальной, это душевнобольная, бедная сумасшедшая. В конце концов, сегодня, в век телефона и Интернета, человека не разыскивают на перроне, ведь так?

– Мне интересно не почему она ждет на перроне, а кого она ждет. Кого можно ждать годы и даже всю жизнь?

– Писатель Беккет ждал Годо.

– Да это ж литература! Он-то хотел показать, что мир абсурден, что в нем нет Бога, что мы заблуждаемся, ожидая чего бы то ни было в этой жизни. Беккет – это чистильщик, он подметает небо, как метут землю, он отправляет в мусорную корзину все твои надежды, как ненужный хлам. Ну а в этой истории меня интересуют две вещи. Во-первых, кого ждет женщина с букетом? Во-вторых, имеет ли смысл ее ожидание?