Деннис Лихэйн - Ушедший мир

Джо выключил радио, чтобы не слушать больше эту ложь. Уолли Граймс такой же самоубийца, как он сам, все будто бы саботажники Муссолини родились здесь, и «склада наркотиков» никакого не было. Была нарколаборатория, которая открылась только в прошлую пятницу, так что следить за ней не то что месяцы, а даже неделю никто не мог.

Но хуже всей лжи были значительные людские потери, включая отличного варщика и нескольких великолепных уличных солдат, и это в те времена, когда так трудно найти храбрых и здоровых мужчин.

– А я черномазый? – спросил Томас.

Джо от неожиданности дернул головой.

– Что?

Томас указал подбородком на радиоприемник:

– Я черномазый?

– Кто тебя так назвал?

– Марта Комсток. Некоторые ребята обзывали меня итальяшкой, но Марта сказала: «Нет, он черномазый».

– Это такая маленькая уродина с тремя подбородками, которая болтает без умолку?

На лице Томаса на мгновенье промелькнула улыбка.

– Да, это она.

– И она так тебя обозвала?

– Мне на это наплевать.

– Я знаю, что тебе не наплевать. Вопрос, до какой степени.

– В смысле, до какой степени я черномазый?

– Послушай, – сказал Джо, – разве я когда-нибудь произносил это слово?

– Нет.

– И знаешь почему?

– Не знаю.

– Потому что лично у меня с этим нет никаких проблем, а вот твоя мама ненавидела это слово.

– Ну хорошо, в таком случае насколько я цветной?

Джо пожал плечами:

– Я знаю, что некоторые ее предки были рабами. Значит, она ведет свою родословную из Африки, потом к негритянской крови добавилась испанская, может, один-два белых на лесозаготовках. – Отец Томаса нажал на тормоз, когда машина впереди дернулась, остановившись. Он на мгновенье откинул голову на подголовник сиденья. – Я очень любил как раз то, что в лице твоей матери отражался весь наш мир. Иногда я смотрел на нее и видел испанскую графиню, гуляющую по своим виноградникам. А иногда передо мной представала темнокожая дикарка, несущая воду с реки. Я представлял себе, как твои предки пересекают пустыни и океаны, как ходят по улицам Старого Света в костюмах с пышными рукавами, с мечами в ножнах. – Машина перед ними двинулась, отец Томаса снял ногу с тормоза, включил первую передачу, выпрямился на сиденье. Вздохнул так тихо, что и сам, как показалось Томасу, не услышал своего вздоха. – У твоей матери было изумительно красивое лицо.

– И ты видел в нем все это?

– Не каждый день. В основном я видел просто твою мать. – Он поглядел на сына. – Но после пары стаканчиков трудно утверждать наверняка.

Томас хихикнул, и Джо крепко потрепал его по плечу.

– А кто-нибудь называл маму черномазой?

В глазах его отца появился холодок, стальная серость, способная остудить даже кипящую воду.

– Только не при мне.

– Но ты знал, что люди так думают?

Лицо его отца снова сделалось мягким, благодушным.

– Сынок, не заботься о том, что думают посторонние.

– Папа, – сказал Томас, – а тебя волнует, что думает хоть кто-нибудь?

– Волнует, что думаешь ты, – ответил Джо. – И твоя мама.

– Она умерла.

– Да, но мне хочется думать, что она видит нас. – Отец Томаса опустил стекло и закурил сигарету. Он держал ее в левой руке, высунув руку на улицу. – Меня волнует, что думает твой дядя Дион.

– Хотя он и не твой брат.

– В некотором смысле он мне даже больше брат, чем мои родные братья. – Отец Томаса затянулся сигаретой, а потом снова свесил руку за окно. – Меня волновало, что думает мой отец, хотя для него это было бы новостью. Пожалуй, на этом список окончен. – Он грустно улыбнулся сыну. – Для большинства людей в моем сердце нет места. Я ничего не имею против них, но и для них у меня ничего нет.

– Даже для тех, кто сейчас на войне?

– Я незнаком с этими людьми. – Отец Томаса уставился в окно. – Честно говоря, мне плевать, выживут они или умрут.

Томас подумал обо всех погибших в Европе, в России, на Тихом океане. Иногда ему снилось, что тысячи их, окровавленных и искалеченных, устилают темные поля или каменные площади, руки и ноги вывернуты под неестественными углами, рты застыли в беззвучном крике. Ему хотелось схватить винтовку и сражаться за них, спасти хотя бы кого-то одного.

Его же отец, напротив, видел в войне, как и в большинстве других вещей, возможность нажить еще денег.

– Значит, это не должно меня волновать? – спросил Томас в итоге.

– Нисколько, – ответил отец. – Пусть хоть горшком называют и все такое.

– Ладно, я попробую.

– Молодчина.

Отец поглядел на него и ободряюще улыбнулся, как будто улыбкой можно все исправить, и они наконец-то въехали на парковку.

Они увидели Рико Диджакомо, который как раз выходил со стоянки. Рико был телохранителем Джо, пока тот не понял (лет шесть назад), что больше не нуждается в телохранителе и, даже если бы нуждался, Рико слишком умен и талантлив, чтобы прозябать на такой должности. Рико постучал костяшками пальцев по капоту их машины, улыбнулся Джо своей знаменитой улыбкой – такой улыбкой можно осветить ночью футбольное поле, и света хватит, чтобы сыграть финал. Вместе с Рико шли его мать Оливия и брат Фредди. Мать выглядела так, словно явилась из фильма с Борисом Карлоффом: зловещее видение, облаченное во все черное, которое парит над болотами, пока все спят.

Когда семейство Диджакомо удалилось, Томас спросил:

– А вдруг мест больше нет?

– Перед нами всего одна машина, – сказал Джо.

– Но вдруг она и займет последнее место?

– И как мне поможет, если я буду об этом думать?

– Просто мне кажется, ты должен учитывать такую вероятность.

Джо с изумлением уставился на сына:

– Ты уверен, что мы с тобой родня?

– Тебе виднее, – сказал Томас и сосредоточился на своей книжке.

В церкви Джо с Томасом сидели в последнем ряду, не только потому, что пришли, когда впереди скамьи были заняты, но еще и потому, что Джо всегда предпочитал держаться у дальней стены.

Кроме Диона (передняя скамья слева) и Рико Диджакомо (пятая скамья справа), Джо заметил еще немало знакомых – не раз отнимавших жизнь у людей – и подумал, чту должен был бы чувствовать Иисус, если бы в самом деле смотрел на них и читал их мысли.

«Погодите-ка, – подумал бы Иисус, – вы забыли про самое главное».

На амвоне отец Раттл говорил про ад. Он выложил все, что знал, про пламень, про чертей с вилами, про птиц, терзающих печень, после чего перенесся в неожиданную для Джо область.

– Но что же хуже всех этих казней? В Книге Бытия сказано, что Господь посмотрел на Адама и сказал: «Нехорошо человеку быть одному». И создал Господь Еву. Да, конечно, Ева внесла в рай смятение и предательство и обрекла всех нас на страдания и расплату за Первородный Грех. Все это так, и Господь должен был знать, что произойдет, потому что Он знает все. Однако же Он все равно создал ее для Адама. Зачем? Спросите самих себя: зачем?