Филип Казан - Аппетит

Я отправился к мастеру по металлу, который и раньше делал для меня всякие вещи, – его мастерская располагалась неподалеку от рыбного рынка – и объяснил, что мне нужно: шесть позолоченных подносов в форме мужской головы, туловища, рук и ног с соответствующими крышками. Сойдет и недрагоценный металл, потому что потом мы их все расплавим. Ремесленник, курносый парень с кожей, прокоптившейся дочерна от дыма и пламени печей, решил, будто понял, что я имею в виду, но оказалось – нет. Я хотел блюда в натуральную величину человеческого тела, чтобы, когда их, закрытые крышками, поставят на стол, гостям показалось, что там лежит золотое тело. Мастер хмыкал и бубнил, пока не нарисовал мне на доске что-то приблизительно похожее.

Тем утром я проснулся рано, рядом с какой-то из девушек донны Эуфемии, и влил в себя небольшую бодрящую дозу напитка из вина и каннабиса, чтобы в голове не иссякали идеи. Парочку я сообщил мастеру по металлу, и поскольку мои заказы много раз приносили ему большой доход, бедняге приходилось мириться с моими фантазиями. Но потом я спросил, может ли он взять медные листы и обить ими старую статую. Он решил, что может, и я отвел его к месту неподалеку от Пантеона, где рабочие копали яму под фундамент нового палаццо. Там, сложенные в кучку, лежали мраморные торсы и конечности, похожие на бледные дрова. Ничто из этого не могло стоить много, и рабочие были счастливы, когда я сунул им несколько монет в обмен на куски по моему выбору. Я отвез их на телеге в мастерскую и оставил там.

Дни перед пиром у Папы почти изгладились из моей памяти. Один сводник, владелец большого и дорогого борделя возле Сан-Клементе ин Рионе Монти, очень хотел, чтобы я пользовался для танцев его девушками и мальчиками, и принялся посылать мне новую шлюху каждый вечер, кроме субботы. Довольно бессмысленная дань набожности с его стороны, потому что я сомневался, чтобы он водил своих работников к мессе. Меня тревожила мысль, что таким образом испытывают мою мужественность – по причине собственного состояния или потому, что я начинал находить столь полезными свои утренние процедуры? Мне пришлось еще глубже закопаться в свои мешочки с травами, не говоря уже о разнообразных мазях и настоях от кардинальского аптекаря, очень секретных и очень, очень дорогих. Я просыпался, выпивал стакан сырого яйца, смешанного с гвоздикой и высушенной и измельченной вульвой лани, и пока эта невообразимо мерзкая жидкость проходила по внутренностям к члену (изможденный орган был надежно заключен в модный, набитый мягким гульфик и умащен мазью, сделанной из перемолотых летучих муравьев, коры вяза, мускуса, амбры и яичек перепела), я спускался на кухню, чтобы решать все возникшие проблемы. Обедал я своей долей вчерашних вечерних остатков, что зачастую означало какие-нибудь искусно подобранные афродизиаки, вроде каракатицы с орешками пинии, трюфелей и опять перепелок, заливаемых вином, в которое я клал листья львиного зева или крапивное семя. Быстрое посещение мастерской металлиста, пробег по рынкам, чтобы убедиться в честности закупщика; возможно, торговля с поставщиками. Потом обратно, чтобы начать собирать воедино вечернюю пирушку.

Это означало найти музыкантов, применив угрозы и при необходимости подкуп (и уж слишком часто – попытки их протрезвить); наорать на кухне; наорать на слуг, накрывающих стол его высокопреосвященства; выстоять саму трапезу; провести увеселения, которые я для нее запланировал; убедиться, что наш ловкач Орландино не отрезал никому нос своими крутящимися ножами; проводить каждого гостя до его постели, с компанией или без; присмотреть, чтобы кухню убрали, пряности заперли, а мясо подвесили, где не достанут крысы; проверить, чтобы всем заплатили, если необходимо; удостовериться, что Теверино доволен, что его заместитель доволен, что девушки-судомойки довольны, что мессер Доменико доволен и что его высокопреосвященство удовлетворен тем, как все прошло сегодня вечером.

Потом я ел собственный ужин – обычно флягу вина, толстую горбушку хлеба и то, что для меня отложил Теверино, – если повезет, что-то легкоусвояемое, вроде отварного каплуна или рыбьих щечек. Немного индийских листьев в вино, возможно, что-то еще для члена, вроде жареного корня драконьего аронника. Тогда, и только тогда я смогу отправиться, пошатываясь, в свои комнаты и обнаружить там ожидающую меня девицу. Если повезло, то она развела огонь, иначе придется вызывать юного Алонсо Руиса де Бисимбре, а потом от него избавляться, потому что он будет ехидничать надо мной и пялиться с ухмылкой на мою женщину.

Но на этом мои труды отнюдь не заканчивались, потому что теперь мне требовалось доказать своей подруге на ночь, которой, как я всегда подозревал, строго наказали наблюдать за каждым моим движением (каким бы неправдоподобным этот страх ни казался при свете дня), что я мужчина – даже больше, чем просто мужчина. Намного больше: бык, жеребец, неистощимый в аппетитах и энергии; что я кондотьер, перейти дорогу которому любой мужчина сочтет безумием. Рим, казалось мне, был странно переполнен мужчинами, желавшими превзойти меня, посягнуть на мою власть и влияние, обманом заставить произвести некий роковой ложный шаг. Только когда я оставался доволен тем, что принес удовлетворение, какой бы мерой оно ни мерилось, только когда я убеждался, что не посрамил честь, что моя репутация невредима и протянет еще день, я позволял себе погрузиться в неглубокий тревожный сон.

Я расставил все на столе перед собой. Я не мог спать: до пира меньше дня, чересчур много возбуждающих средств, девушка в моей постели тихо всхлипывает во сне. Так что я спустился в кухню, чтобы кое-что сделать. У меня есть все нужное: миски для порошков – оранжевого, белого, черного, желтого, красного. Яйца. Где-то здесь должна быть кисть. И мой нож. Доска не подготовлена: грунтовки здесь нет. Но должно получиться. Я разбил яйцо, отделил желток, проткнул осевший золотой шарик и дал сокровищу вытечь в блюдце. Немного пигмента на кончике ножа, вмешиваем медленно. Плохо, порошок слишком грубый, но я капаю на отталкивающую массу уксусом и снова перемешиваю. Попробуем желтый. Лучше. Черный хорош, просто уголь из очага.

Дерево гладкое от долгих лет использования в работе и ошкуривания песком. Я быстро сделаю набросок, а потом раскрашу. Желтые волосы, розовая кожа, зеленое платье. Фигуры, обретая форму, вставали за сучками и стыками досок. Мальчик, протягивающий руку. Девочка… Как она вообще выглядела? Я помнил ее волосы, все эти упругие кудряшки, и изящный скат носа. Какие смешные вещи застревают в моей голове. Я крепко зажмурился, пытаясь вспомнить что-нибудь еще: запах, вкус. Тессина…