Филип Казан - Аппетит

Я вежливо поклонился.

– Вы очень добры, – пропел я; надеюсь, с некоторой скромностью, как от меня и ожидалось. – К несчастью, поскольку я уже занят у мессера Лоренцо…

– Мессер Бартоло, как вам известно, близко дружен с вашим нанимателем, – снисходительно ответил дворецкий. – Все уже согласовано в том, что касается его. Я так понимаю, вы согласны? Отлично, отлично.

Я промолчал: сказать было явно нечего.

– Итак, мессер Бартоло ожидает вас.

– Ожидает? – с тревогой переспросил я.

– Обсудить, что потребуется, – пояснил Дитиери с тем родом терпения, который предназначается для тех, кого в младенчестве роняли головой вниз.

Вот так я, вместо того чтобы лечь поспать, отправился в палаццо Барони. Когда мы проходили мимо Виа дель Корно – улицы рогов, я помотал головой и сплюнул для отвода дурного глаза.

Мы прибыли и прошли в главную залу дворца, где сам Барони тепло нас поприветствовал. Дитиери поклонился и представил меня, и я поклонился и натянуто улыбнулся позади него, чувствуя себя так, будто слишком долго задерживал дыхание. Когда церемониальная часть закончилась, я поднял голову и обнаружил, что Барони смотрит на меня. Он был даже больше, чем я ожидал, на добрую голову выше меня, столь же широкий в заднице, как и в плечах. У него были толстые мускулистые ручищи и большие грубые ладони. Его волосы поседели уже много лет назад. Посреди этого пухлого, расплывшегося лица красовался нос, который когда-то выглядел героическим, но был сломан и уже давно превратился в похожую на луковицу, налитую вином малину. Все в Барони было красным, таким красным, что казалось, уж точно обожжешься, если случайно коснешься его щеки или пылающих, как сырое мясо, ушей. Я подумал, что от Тессины будут требовать целовать это лицо, и мне пришлось стиснуть зубы, чтобы не застонать.

– Я вас не знаю, молодой человек?

– Сын Никколайо… – Я осторожно, неопределенно улыбнулся, все еще стискивая зубы.

– Кальчо в апреле. Можно сказать, ты спас Санта-Кроче, ага? Спириты вели во второй половине, а потом тот гол? Великолепно.

– Мессер Бартоло слишком великодушен, – промямлил я.

– Кажется, припоминаю, что тебе сломали нос. Он тебя беспокоит?

– Нет, совсем нет, мессер. К счастью. Он мне нужен для работы.

– Конечно, конечно. Нам надо многое обсудить. Я, однако, часто гадал: неужели дела Никколайо Латини настолько плохи, что он посылает сына работать?

«Кто ты такой, сын бондаря, чтобы так говорить о моем отце?» – подумал я.

– Мой отец был бы счастлив увидеть, как я растрачиваю дни своей юности в праздности. Но я честолюбив, мессер, – произнес я вместо этого, потому что такие разговоры ведут друг с другом мужчины . – Когда-нибудь я бы хотел приготовить пир для его святейшества в Риме.

– Хорошо сказано, хорошо сказано. – Глаза стервятника пристально изучали меня. – Однако ты впустую тратишь себя на кухне, я бы сказал. Я мог бы предложить тебе работу. Получше использовать то, что я видел на площадке для кальчо. Скажи-ка мне: ты за «Palle»? – Он наклонился вперед и пронзил меня взглядом влажного хищного глаза. Поджав пальцы ног от напряжения, я кивнул. – Конечно, ты же работаешь на самого Великолепного. Что ж, хорошо. Если ты и вправду честолюбив, мы можем помочь друг другу. Пойдем работать со мной, для «Palle». Забудь про всю эту кухонную чепуху – после, после того, как ты приготовишь мне самый лучший обручальный пир, какой когда-либо видели во Флоренции, разумеется. Принеси немного пользы Черному Льву, а заодно и семье Латини.

– Я очень польщен, – сказал я, но мысленно вообразил, как Барони жарится на вертеле, словно плохо набитая поркетта.

«Я лучше пойду работать мальчиком в бордель, чем выполнять твои поручения», – хотелось мне сказать. Вместо этого я снова поклонился:

– Такая честь. Но возможно, нам прежде всего стоит обсудить пир?

Мысль о еде вызвала у меня тошноту: перед глазами стояла лишь Тессина в когтях этого одеревенелого чудовища. Однако идеи заказчика оказались чрезвычайно заурядными, как я и предполагал: большая мясистая жареная туша – я предложил кабана, но Барони пожелал четверть говяжьей туши; дорогой осетр, самый большой, какого удастся найти; пироги; изысканное бланманже. Десерт, который он придумал, представлял собой сахарную скульптуру барана – черное руно, висящее на золотом фоне, было самодельным гербом торговца шерстью. Я вежливо намекнул, что для помолвки больше подойдет олень, поскольку это животное символизирует верность. И дал понять, как мог тактично, что на просвещенных и культурных гостей – все его гости, конечно же, именно таковы – такой образ произведет глубокое впечатление. Барони на все отвечал рычанием, но оно оказалось одобрением.

Все было обговорено. Названа цена: достаточная, чтобы соблазнить меня перейти от Медичи насовсем, – именно так я и собирался ее рассматривать. И все это время я гадал: знает ли он, что я люблю его невесту? Наверняка знает. Это моя пытка.

Однако Барони не знал, это было вполне очевидно. Я для него был чем-то, что нужно приобрести. Ему бы и в голову никогда не пришло, что я вообще существую вне поля его взгляда. «Если бы ты знал, чего я хочу, – думал я, – у тебя бы уже рога из висков полезли». А потом я был отпущен, отправлен прочь, почти позабыт. Я поклонился с напыщенной учтивостью и исчез с его глаз.

Палаццо Барони велик – полагаю, я, как флорентиец, имею в виду «больше нашего палаццо», хотя по сравнению с настоящим дворцом какого-нибудь из великих семейств вроде Торнабуони, Пацци или Перуцци, в двух шагах за углом, он был весьма скромен. Но, идя по плиткам длинного и производящего гнетущее впечатление коридора, я содрогнулся, подумав, что Тессина окажется запертой в этой клетке. Здесь имелся даже бюст Бартоло в древнеримском стиле: он надзирал за парадным входом, словно подозрительный, склонный к пьянству младший сенатор. Я как раз собирался прикусить палец в его направлении, когда заметил Марко Барони, стоящего в проеме другого коридора.

Возмужание – относительно говоря – нисколько не украсило Марко. Он по-прежнему выглядел как выродившийся мастиф, только злоба в нем, пожалуй, еще выросла: ярость будто пузырилась теперь из всех его отверстий, как грязная вода в перекипевшем горшке с черной капустой. Мы то и дело сталкивались в ночном мире рынка, и я всегда вел себя с Марко убийственно вежливо. Не то чтобы он когда-нибудь особенно меня замечал, потому что всегда был окружен плотной, тесной кучкой дружков – прихлебателей и лизателей задницы – и всегда направлялся куда-то в другое место.

Иной человек, так обделенный природой, наверное, приучается к мысли платить, чтобы спать с согласными на это партнерами, и когда бы я ни сталкивался с Марко в «Фико», он шел наверх, туда, где хозяин держал девиц, нещадно их используя. Однако младший Барони, похоже, не любил платить за это дело, потому что преследовал перепуганных женщин – как и мальчиков – и резал их наиболее удачливых ухажеров по всей Флоренции. Если бы Марко узнал, чем мы занимались с Тессиной Альбицци, я бы закончил свои дни похожим на первую разделанную тушу в карьере ученика мясника.