Филип Казан - Аппетит

Перед каждым подаваемым блюдом гостям наливали особое вино. Я убедил Доннанцо, виночерпия, что мои индийские листья, которые гордо носили загадочные названия: бетель и каннабис, или ганжика, являются чудесной панацеей с гор Камбея и куплены мной у личного провизора Папы. Этот Камбей хотя бы в Индии? Есть ли там горы? Я понятия не имел, но ведь и Доннанцо тоже.

Я их, конечно же, изучил: бетель был большим, сухим, почти черным листом, пахнущим черным перцем, который в раскрытом виде напоминал формой женские органы – великолепный знак. Каннабис же, напротив, был длинным и зазубренным, как заостренная на концах двухсторонняя пила; он чуть припахивал хмелем. Доннанцо был заинтригован, особенно когда я рассказал ему то, что торговец наплел мне: кроме воздействия на органы размножения (эту подробность я от виночерпия утаил), они служили мощным стимулятором аппетита и помогали раскрытию входа в желудок. И когда я спросил, не кажется ли ему, что они дадут прекрасный настой, скажем, в дорогой мальвазии, которой он, без сомнения, собирается поить гостей, когда те рассядутся, виночерпий согласился. Вот так все и получилось. Моя это была идея или Доннанцо: чтобы вино гостям наливали мальчики в восточных костюмах? Не важно. Все пили до дна и продолжили пить, потому что внесли еду.

Я потерял работу в тот момент, когда петух закукарекал. Я понял, что все удалось, когда Лодовиго де Луго вбежал в кухню, держась за рукоять меча: его прекрасный черный дублет был весь забрызган белым. Увы, его встретил взрыв хохота изо всех углов кухни. Даже Транквилло высунулся из дверей своего закутка. Стольник уже никак не мог исправить еду. Пиршественный зал был набит битком, вина уже выпили много, а готовую следующую перемену блюд уже разложили на подносах.

– Им понравилось вино? – поинтересовался я с безопасного места по другую сторону широкого центрального стола.

У де Луго аж зубы клацали от ярости.

– Ты животное! – взвизгнул он. – Ты скверна! Ты еретик! Ты… ты флорентийская шлюха!

– Разве еда не превосходна? Ароматы и вкусы не изысканны?

– К чертям твои ароматы! Положи хрен на вкусы! Я отдал тебе приказы, приказы, ты меня слышишь? Приказы! И тут эта непристойность… это гнусное извержение…

– Но мы же празднуем помолвку! – запротестовал я, подбираясь поближе к тесаку Зохана, который только что вычистил. – Конечно же, жених и невеста оценят пару небольших намеков на грядущие радости?

Один из вертельщиков взвыл от хохота и заколотил головой о стол. Я думал, Транквилло удар хватит. Но Пьетро, мальчик с заячьей губой, задумчиво подпихнул тесак поближе, чтобы я смог его быстро схватить, – тихо, но недвусмысленно. Смех продолжался, но в кухне вдруг запахло предвкушением чего-то. Капелька слюны поползла по подбородку стольника.

– Ты меня уничтожил, ты…

– О нет! Я не позволю вам поставить себе в заслугу этот шедевральный пир, мессер Лодовиго. Я для этого слишком горд. Им ведь понравилось, благородным гостям? Я думал, вы одобрите петуха. Или вам есть дело только до настоящих? Разумеется, достойная компания из мессеров Пьетробона и Лодовиго подала бы тухлое мясо с гарниром из опарышей в соусе из гипса, так?

– Не знаю, о чем ты говоришь. – Стольник обвел кухню взором цапли, но друзей не нашел. – Ты просто сумасшедший, как все повара, и посему твоя служба здесь закончена.

– Отлично. Пожалуй, учитывая, что у меня здесь больше нет обязанностей, я пойду и выпью за счастливую пару. Кстати, стольник, вы попробовали мальвазию? Ручаюсь, попробовали.

– Покинь этот дом!

– Мальчики, если кто-нибудь из вас девственник, в чем я сомневаюсь, держитесь сегодня подальше от мессера Лодовиго, – посоветовал я. – Насколько я знаю его привычки, он выпил не меньше пинты волшебного вина.

Послышалось хихиканье. Я взял тесак, потянулся за скаткой с ножами, начал собирать вещи. Де Луго стоял целую минуту, чуть раскачиваясь на длинных ногах. Затем пронзил нас всех пылающим взором и вышел. Я повернулся к своим ребятам.

– Луиджино теперь главный повар, – сказал я. – Во всяком случае, пока не назначат какого-нибудь цаплевара с севера. Делайте, что велит Луиджино. Не гадьте ему и не врите. И никогда, никогда не делайте того, что сегодня вечером сделал я: не выставляйте полной задницей себя и своего хозяина. Это моя специальность.

Транквилло пообещал присмотреть за моими вещами, чтобы я не беспокоился. Тогда я и не беспокоился, но через несколько минут, пробираясь сквозь шум и запахи суетливого вечернего Марсова поля, сталкиваясь плечами с чернозубыми подметальщиками улиц, с пустогрудыми старухами, которые спят в руинах и живут на сельдерейных огрызках и ботве репы, найденных среди отбросов, я уже почувствовал себя не так уверенно. Я рассчитывал ощутить некий вкус удовлетворенности, но все было удручающе знакомо. Моя гордыня опять взбрыкнула и сбросила меня в грязь.

Уже совсем поздним вечером, когда полная луна озарила равнину за стенами до самых гор над Тиволи, ноги привели меня на Виминальский холм. Мир уходил вдаль, еще дальше, за море, в Африку, в Индию. Мироздание было таким огромным, а я – таким маленьким. Я уселся на пень старой оливы и завернулся в плащ. Предстояла долгая холодная ночь.

На следующее утро я отправился прямиком в гостиницу позади Санта-Мария Сопра Минерва. У них имелась приличная комната за небольшое количество сольдо, и я снял ее. Их посыльный был отправлен в палаццо Гонзаги со строгим наказом не разговаривать ни с кем, кроме буфетчика. В ожидании, когда принесут мои вещи, если их принесут, потому что заносчивость уж точно не помешает стольнику попытаться их конфисковать, я прикинул свои дальнейшие действия.

Вопрос, который продолжал прогрызать себе путь на передний план моего сознания, был таков: «Повар ли я на самом деле?» Вот он я, на двадцать шестом году моей жизни, и уже профукал не один, а два шанса на милость синьоры Фортуны – шансы, о которых большинство людей едва ли могут мечтать. Моя гордость довела меня до изгнания из Флоренции, а теперь подвела черту под моей жизнью в Риме, потому что здесь меня уж точно больше никто не наймет. Так что дальше?

Конечно же, я подумал о Флоренции. Но что толку? Бартоло Барони по-прежнему был жив. Я слышал достаточно новостей и сплетен из флорентийского квартала, хотя и через вторые руки, потому что не осмеливался показываться там после событий в Ассизи. Барони стал ближе к мессеру Лоренцо, чем когда-либо, насколько я смог понять из подслушанных обрывков разговоров. Однако ничего больше: смерть его сына, здоровье его жены – все это сплетен не стоило.

Людей куда больше интересовала напряженность, растущая между мессером Лоренцо и семейством Пацци. Что-то творилось вокруг архиепископа Пизы, насколько я понял: Папа назначил таковым Франческо Сальвиати, близкого друга Пацци, а мессер Лоренцо пришел в ярость. Мессер Лоренцо и его святейшество не виделись наедине уже некоторое время, а после истории с Имолой Медичи вытесняли Пацци из флорентийской жизни где только могли.