Эдвард Резерфорд - Нью-Йорк

Выставка была коллективной. Пришли и Мазервелл, и Элен Франкенталер, и Джексон Поллок. С последним Чарли познакомил Сару. Затем они осмотрели сами работы.

Коллекция подобралась великолепная. Одно полотно Поллока им особенно понравилось – густая мешанина коричневых, белых и серых цветов.

– Как будто он катался по холсту на велосипеде, – шепнула Сара.

– Может быть, так оно и было, – усмехнулся Чарли.

Тем не менее ему казалось, что в этом явном и, как всегда, произвольном смешении красок, в этом буйстве абстрактных цветов присутствуют подсознательные повторы и сложные ритмы, которые заряжают картину неимоверной силой.

– Кое-кто считает его жуликом, – сказал Чарли, – но мне сдается, что он гений.

Был неплохой Мазервелл, работа из серии «Элегия об Испанской республике» – огромные черные иероглифические символы и вертикальные полосы на белом холсте.

– Как будто резонирует, – заметила Сара. – Словно восточная мантра. Вы понимаете, о чем это?

– Да, – кивнул Чарли, – понимаю.

«Забавно, – подумал он, – что при подлинном единении душ теряет всякое значение, кто старше или вдвое моложе». Он мысленно улыбнулся. Деньги и власть считались сильнейшими афродизиаками, но ему показалось, что общность воображения была нисколько не хуже, а эффект длился дольше.

Оба увидели знакомых и разошлись поговорить. Он перебросился парой слов с Бетти Парсонс.

Ему нравилась Бетти. Проникаясь ее отвагой и взирая с высоты своего роста на изящное лицо уроженки Новой Англии, с небольшой квадратной челюстью и широким лбом, он чуть не поцеловал ее; впрочем, она могла бы этого не одобрить.

Час спустя, оглядевшись, Чарли обнаружил, что Сара погружена в беседу с какими-то сверстниками. Он вздохнул про себя и решил уйти, но сначала подошел попрощаться.

– Идете домой? – огорченно спросила она.

– Разве что вы проголодались, но вас ждут друзья.

– Я бы поела, – сказала Сара. – Вы готовы?

Они остановились на ресторане «Сарди». Было еще рано, задолго до того, как нахлынет толпа театралов. Им даже не пришлось ждать столика. Чарли всегда нравилось театральное убранство этого места, где стены были украшены карикатурными портретами актеров. Сюда приезжали и из пригородов, потому что «Сарди» слыл знаменитым местом, но все равно было весело.

Они заказали стейки и красное вино, вскоре понадобилась и вторая бутылка. О выставке не говорили. Чарли рассказал, как гулял с сыном, после чего беседа переключилась на город в тридцатые годы. Он поделился своим мнением о Рокфеллере с Рузвельтом и потомственном духе Нью-Йорка.

– Но только не забывайте мэра Ла Гуардиа, – напомнила Сара. – Он тоже спасал Нью-Йорк.

– Совершенно верно, – усмехнулся Чарли. – Благодарение Господу за итальянцев!

– Ла Гуардиа был не итальянец.

– Прошу прощения, а кто же?

– Его отец был итальянец, но мать – еврейка. Поэтому он еврей. Спросите у моей родни.

– Хорошо. Как она относится к Роберту Мозесу? У него оба родители евреи.

– Мы его ненавидим.

– Он много сделал для города.

– Да, это так. Но моя тетя Рут живет в Бронксе, а он взял и обесценил ее жилье. – (Огромная автострада через Бронкс, которую Мозес построил в этом боро, была самым сложным проектом из всех, какие знал подрядчик. Многие переселенные увидели, как обесценивается их собственность, и им это не понравилось.) – Она надеется, что он сломает себе шею, – ухмыльнулась Сара. – Моя семья не против. Мы поддерживаем ее. Мозес будет уничтожен рано или поздно.

– У вас большая семья?

– Сестра, два брата. Все родственники матери уехали из Нью-Йорка. Тетя Рут – сестра отца. – Она чуть помедлила. – У отца есть брат, Герман, который давно живет в Нью-Йорке. Но перед войной он поехал в Европу и… – Она замялась.

– Не вернулся?

– Мы не разговариваем о нем.

– Простите.

Она пожала плечами и сменила тему:

– Значит, ваш сын живет на Лонг-Айленде. А мать у него есть?

– Да. Моя бывшая жена.

– О, тогда это, наверное, не мое дело.

– Пустяки. У нас хорошие отношения, – улыбнулся Чарли. – Вы знаете, когда в галерее сказали, что выставка Келлера поручена вам, я немного засомневался.

– Почему же передумали?

– Из-за ваших слов о Келлере и Стиглице. Конечно, – добавил он, – мне еще предстоит убедиться в вашей компетентности.

– Я компетентна. И между прочим, большая поклонница Альфреда Стиглица. Не только его работ, но и всех выставок, которые он организовал. Вы знаете, что он подготовил в Нью-Йорке одну из первых выставок Ансела Адамса?

Потрясающие снимки американских пейзажей работы Адамса служили Чарли напоминанием о тридцать шестом годе накануне отъезда на войну в Испании.

– Я там был, – сказал он.

– И его личной жизнью я тоже восхищена. Человек, за которого вышла Джорджия О’Киф, не может быть заурядным.

По мнению Чарли, роман и бракосочетание фотографа и великой художницы породили один из важнейших союзов в мире искусства XX века, хотя их отношения были далеки от мирных.

– Он не был ей верен, – сказал Чарли.

– Он был Стиглицем, – пожала плечами Сара. – Впрочем, надо отдать ему должное. Он начал жить с О’Киф, когда ему было почти пятьдесят пять. А с другой девушкой связался в шестьдесят четыре.

– Дороти Норман. Я, кстати, был с ней знаком.

– А ей было всего двадцать два.

– Чертовски серьезная разница!

Она посмотрела на него:

– Человек стар ровно настолько, насколько чувствует.

В пятницу Сара Адлер спустилась в подземку и отправилась в Бруклин. С собой взяла новую книжку «Мосты у Токо-Ри» Джеймса Микенера – короткий, насыщенный действием роман о недавней корейской войне. Она едва отмечала станции, пока не доехала до Флэтбуша.

Сара любила Бруклин. Родился в Бруклине – останешься с ним навсегда. Частично дело было, наверное, в географии места. Девяносто квадратных миль территории, двухсотмильная береговая линия – неудивительно, что здесь понравилось голландцам. И свет был особенный, прозрачный и чистый. Пусть англичане назвали это место графством Кингс. Пусть огромные мосты вкупе с метро связали его с Манхэттеном – в придачу к Бруклинскому мосту теперь имелись Вильямбургский и Манхэттенский. Пусть семьдесят лет развития застроили тихую сельскую местность, хотя огромные парки и зеленые улицы никуда не делись. И все же в этом ясном бруклинском свете, шагая тихим утром в выходной день мимо домов, облицованных коричневым песчаником и с голландскими крылечками, можно было вообразить себя фигуркой на полотне Вермеера.

Было еще светло, когда Сара начала удаляться от станции. Весь Флэтбуш был живым напоминанием о детстве: от скромных радостей типа тележки с прохладительными напитками, где можно было купить коктейль из молока с содовой и сиропом, кошерного магазина деликатесов и знаменитого среди гурманов ресторана на Питкин-авеню до бейсбольного стадиона «Эббетс филдс», который при всей царившей там давке был священной, обетованной землей, где играли «Бруклинские доджеры». Она прошла мимо кондитерской, куда бегала вся ребятня, после чего повернула на улицу, где давным-давно играла в ступболл [81] Игра, в которой мячик бросают о ступеньки каменного крыльца или о стенку дома. .