Эдвард Резерфорд - Нью-Йорк

Свадьбу сыграли тихо, пригласив только Альбионов, Ривердейлов и нескольких близких друзей как свидетелей. Церемония состоялась в модной церкви Святого Георгия на Ганновер-сквер. А через шесть месяцев родился Уэстон.

Джеймс очень гордился им. Тот даже в младенчестве был похож на Джона Мастера. И Джеймс невольно испытывал гордость еще и за то, что Мастеры впервые, насколько он знал, породнились с аристократами. В жилах потомков будет течь благородная – и даже королевская – кровь, восходящая к незапамятным временам.

Ванесса тоже выглядела счастливой. Хотя она превратилась в обычную миссис Мастер, само ее присутствие придало имени новый блеск. Вознаградил ее и тот факт, что дитя снискало всеобщее признание. Их первый с Джеймсом год совместной жизни прошел почти без трений, если не считать одного мелкого эпизода.

Джеймс продолжал работать. Он проводил в торговом доме Альбиона меньше времени, чем прежде, – к чему сам Альбион отнесся с пониманием, – но ни в коей мере не пренебрегал делами.

– Так ли тебе нужно быть таким торгашом, Джеймс? – спрашивала жена, но он лишь посмеивался.

– Я же не живу на складе, – отвечал он. – Альбион – джентльмен; он обосновался в почтеннейшем деловом районе, и я бываю там, чтобы присмотреть за сделками моего семейства, которые, напомню, довольно крупного характера.

– А может быть, Джеймс, – предлагала она, – купим загородное поместье? Ты справишься. Мне будет приятно видеть тебя в парламенте.

– Не возражаю ни против первого, ни против второго, – отзывался он. – Но семейное дело все равно требует внимания.

Он понял, что она, как многие женщины, задумала переделать любимого мужчину, и это его изрядно распотешило. Но он не имел ни малейшего намерения пренебрегать своими делами.

И несколько раз он обронил, что надо бы пересечь Атлантику да навестить родных, которым не терпится с ней познакомиться. Она же отвечала на это:

– Не сейчас, Джеймс. Уэстон еще слишком мал.

Он не стал спорить, так как довод показался разумным.

Когда она вновь понесла, он пришел в восторг. Теперь ему хотелось девочку. Она потеряла ребенка, и он сильно загоревал, но Ванесса перенесла утрату тяжелее.

Она пришла в подавленное состояние. Неделями сидела дома, выходя лишь ненадолго, и безжизненным взглядом рассматривала небо в окне. За что бы она ни взялась, все было, казалось, ей безразлично. Джеймс пытался утешить ее, убедить развлечься, но большей частью тщетно. Она уклонялась от близости. Ее мало радовал даже Уэстон. Поиграв с ним немного, она передавала его няньке и отсылала обоих.

Постепенно она вернулась в нормальное состояние или некое его подобие. Но перемена произошла. Она допускала Джеймса до супружеского ложа, но не приветствовала его домогательств. Он старался быть ласковым и надеялся на лучшие времена. Понять же ее отношение к Уэстону было чуть ли не труднее.

Он полагал, что всем женщинам присущ материнский инстинкт. Зов природы – так он считал. Поэтому он искренне удивлялся тому, что, даже выздоровев, Ванесса не сильно интересовалась сыном. Со стороны она казалась безупречной матерью, но лишь исполняла обряд, и в ее заботе о малыше было мало тепла. Однажды, когда мальчонка сидел у нее на коленях, она присмотрелась к его лицу и заметила Джеймсу:

– Он вылитый ты.

– На самом деле – мой отец, – поправил Джеймс.

– Вот как, – произнесла она печально. – Неужели?

И опустила малютку Уэстона на пол так равнодушно, что Джеймсу осталось гадать, любит ли она их с сыном вообще.

Вскоре после этого случая Джеймс повстречал на Стрэнде Бенджамина Франклина. Когда он представился и объяснил, кто такой, великий человек расположился к нему дружески.

– Пойдемте-ка ко мне и потолкуем, – предложил он.

Франклин был, как обычно, настроен просвещать. Они поговорили о позиции патриотов, и Джеймс сослался на разговор с молодым Хьюзом.

– Признаться, – сказал он Франклину, – с тех пор я часто обдумывал его слова и гадал, не был ли он прав. Возможно, британское правительство так толком никогда и не договорится с американскими колониями.

Но Франклин смотрел на это дело оптимистичнее.

– Логика вашего юного друга безупречна, – изрек он бодро, – но искусство политики взывает не к логике, а к переговорам и компромиссам. Вопрос не в осмысленности Британской империи, а в том, уживутся ли в ней ее граждане. Вот в чем штука. Я все еще надеюсь на это и верю, что понадеетесь и вы.

Настроение у Джеймса улучшилось, когда он тронулся в обратный путь от Стрэнда в сторону Пикадилли. Он свернул в район Мейфэр и дошел до дому, где ему открыл дворецкий, который доложил, что у его жены какая-то дама и они заняли малую гостиную. Поднявшись по лестнице, Джеймс подошел к двери и уже собрался войти, когда услышал голос жены:

– Я еле терплю. Каждый день в этих стенах превратился в пытку.

– Наверняка все не так уж плохо, – осторожно возразила гостья.

– Именно так. Я скована брачными узами с колонистом. С колонистом, который хочет утащить меня в свою проклятую колонию! Я содрогаюсь при мысли, что, если поедем, он может захотеть и остаться.

– Остаться в Америке, когда можно жить в Лондоне? Непостижимо!

– Ты его не знаешь. Ты не представляешь, какой он.

– Ты сказала, что как муж он…

– О нет, я не жалуюсь на его мужские достоинства. Какое-то время я даже, наверное, любила его. Но сейчас… Мне невыносимы его прикосновения.

– Для брака это не такая уж редкость. Может быть, и пройдет.

– Не пройдет. О, как я могла иметь глупость связаться с ним?! И все из-за его проклятого ребенка.

– Не говори так, Ванесса. Он знает о твоих чувствах?

– Он-то? Колонист? Знает? Он ничего не знает.

Джеймс тихо отошел от двери. Теперь знает, мрачно подумал он. Спустившись, он сказал дворецкому, что незачем сообщать жене о его приходе, потому что он как раз вспомнил об одном срочном деле. Он ушел и отсутствовал больше часа.

В следующем году Джеймс, как обычно, занимался своим бизнесом. Он пристально следил за женой, выискивая признаки либо отвращения, которое она скрывала, либо потепления чувств. Он не замечал ни тех, ни других. Как правило, осведомленность о ее чувствах не позволяла ему делить с ней ложе, а она не жаловалась. Иногда Ванесса давала понять, что ждет от него внимания, а поскольку она была красивой женщиной, а он крепким и здоровым мужчиной, ему удавалось удовлетворить ее, когда ей хотелось. В остальное время он исправно наведывался в одно потайное заведение в Мейфэре, где девушки имели репутацию чистых. И правду сказать, порой он сомневался, что сохранил бы это жалкое подобие брака, если бы не маленький Уэстон.

Между тем из американских колоний одна за другой летели новости о бунтах, укреплении позиции патриотов и созыве конгресса в Филадельфии, тогда как британское правительство тупо не шло на уступки, и Джеймс, часто думая о родных в Нью-Йорке и малыше в Лондоне, задавался вопросом: всерьез ли он хочет, чтобы Уэстон прижился в мире его матери – или пусть лучше живет в другом, который чище и проще, в котором вырос он сам?