Донна Тартт - Маленький друг

Да и сам Дэнни боялся, что и ему недолго осталось. Отец частенько забывал про них с Кертисом, и они могли долго, до самой темноты слоняться по городу, да и некуда им было бы бежать, если б за ними погнался какой-нибудь извращенец, у них считай что не было ни дома, ни добрых соседей. Кертис прятался охотно, но не понимал, почему нельзя разговаривать, и его вечно приходилось затыкать. Хотя Дэнни все равно был рад, что они вдвоем, даже когда Кертис пугался и начинал захлебываться в кашле. Но хуже всего Дэнни приходилось по вечерам, когда оставался один. Он прятался в чужих сараях и кустах, сидел там как мышка, хватая ртом воздух и задыхаясь, и так досиживал до полуночи, когда бильярдная закрывалась. Тогда он выползал из своего укрытия и мчался по темным улочкам к ярко освещенной бильярдной, то и дело оглядываясь, стоило ему заслышать малейший шорох. И когда, побегав ночами по улицам, он так и не встретил никого очень уж страшного, он начал бояться еще сильнее, как будто убийца Робина был невидимкой или обладал скрытыми силами. Ему начали сниться кошмары про Бэтмана, они с ним стояли в какой-то пустой комнате, и вдруг Бэтман разворачивался и быстро-быстро, с горящими злыми глазами, несся прямо на него.

Плаксой Дэнни не был, отец такого не позволял даже Кертису, но однажды Дэнни не выдержал и разревелся прямо на глазах у всей семьи, удивив этим не только их, но и себя самого. Он никак не мог остановиться, и тогда отец грубо ухватил его за руку и предложил дать ему повод, чтоб было из-за чего плакать. А когда он выпорол его ремнем, Рики Ли зажал Дэнни в узком коридорчике трейлера. “Что, он твой любовник был?”

“Что, небось, жалеешь, что вместо него не помер?” – ласково спросила бабушка.

На следующий же день Дэнни в школе стал выдумывать себе всякие подвиги и ими хвастаться и таким странным способом попытался спасти свою репутацию. Сам-то он ничего не боялся, нет, он не трус – но все равно ему как-то тошно делалось от того, что его печаль превратилась в ложь и похвальбу и что в чем-то он Робину даже завидовал, хотя, можно подумать, у Робина в жизни были одни праздники, торты да подарки. А так, конечно, Дэнни в жизни нелегко приходилось, но он хоть был жив.

Звякнул колокольчик над дверью, Фариш вышел на парковку, держа в руках промасленный бумажный пакет. Увидев пустую машину, он остановился как вкопанный.

Дэнни осторожно вышел из будки – никаких резких движений. Фариш в последнее время вел себя так непредсказуемо, что Дэнни уже начало казаться, будто тот взял его в заложники.

Фариш повернулся к Дэнни, глянул остекленевшими глазами.

– Ты что там делаешь? – спросил он.

– А, да все в порядке, просто справочник листал, – сказал Дэнни и быстро пошел к машине, стараясь сохранять на лице спокойное приветливое выражение.

Теперь Фариш мог сорваться с катушек от всякой мелочи, вот только вчера вечером он увидел что-то по телевизору и так расстроился, что шарахнул по столу стаканом молока и разбил его вдребезги. Фариш агрессивно уставился на Дэнни, проводил его взглядом.

– Ты не мой брат.

Дэнни замер, взявшись за ручку двери.

– Что?

Безо всякого предупреждения Фариш накинулся на него и ударом свалил с ног.

Когда Гарриет вернулась домой, мать была наверху, разговаривала с отцом по телефону. Чем это может обернуться, Гарриет не знала, но вряд ли чем-то хорошим. Подперев подбородок ладонями, она уселась на лестнице и стала ждать. Так она просидела долго – с полчаса или около того, но мать так и не вышла, и тогда Гарриет, отталкиваясь от ступеней пятками, всползла повыше, потом еще выше и наконец добралась до самого верха лестницы, так что полоска света из-под двери материнской спальни оказалась у нее ровно за спиной. Замерев, она изо всех сил старалась подслушать разговор. Голос матери (хрипловатый шепоток) она вполне слышала, но слов ей разобрать не удалось.

В конце концов она сдалась и спустилась на кухню. Она до сих пор задыхалась, а в груди то и дело что-то болезненно дергалось. Сквозь окно над мойкой в кухню лился багрово-красный ошеломительный закат, каким он всегда бывает в конце лета, когда на смену ему приходят осенние бури. “Слава богу, что я не побежала обратно к Эди”, – думала Гарриет, растерянно хлопая глазами. Она так запаниковала, что чуть не привела их прямо к Эди на порог. Эди, конечно, ничем не напугаешь, но все равно – она старая, и ребра у нее сломаны.

Замки у них дома все старые, с защелками, их взломать легче легкого. На парадной двери и на двери черного хода сверху были еще шпингалеты, но от них и вовсе не было толку. Шпингалет на двери черного хода Гарриет сломала сама, ей за это влетело. Она подумала, что замок заело, и навалилась на дверь всем телом, а теперь, уж сколько времени прошло, а он так и болтался на прогнившей раме и держался на одном-единственном гвозде.

Окно было открыто, дул зябкий ветерок. И наверху, и внизу – все окна открыты, подперты вентиляторами, окна открыты чуть ли не в каждой комнате. Стоило об этом подумать, и Гарриет будто в кошмарном сне очутилась – почувствовала себя голой, незащищенной. Кто ему помешает к ним залезть? Да и не станет он возиться с окнами, когда тут какую хочешь дверь вскрыть можно.

В кухню вбежала босая Эллисон, схватила телефон, как будто собралась кому-то звонить – пару секунд послушала, странно нахмурившись, потом нажала на рычаг и аккуратно положила трубку на место.

– С кем она разговаривает? – спросила Гарриет.

– С папой.

– До сих пор?

Эллисон пожала плечами, но было видно, что она встревожилась. Она опустила голову и выбежала из кухни. Гарриет нахмурилась, выждала еще минуту, а потом подошла к телефону и тихонько сняла трубку.

Было слышно, что работает телевизор.

– …не должна тебя винить, – раздраженно говорила мать.

– Не глупи, – даже по тому, как отец дышал, было слышно, до чего ему скучно, до чего ему это все осточертело. – Не веришь – приезжай, сама убедишься.

– Я не хочу тебя ни к чему принуждать.

Гарриет тихонько нажала на рычаг и положила трубку. Она боялась, что они о ней разговаривают, но все обстояло куда хуже. И так было плохо, когда отец к ним приезжал – дома стоял шум, крик, и всех потряхивало от одного его присутствия, но его хотя бы чужое мнение волновало, и в присутствии Эди с тетушками он вел себя получше. Гарриет было спокойнее, когда она знала, что они тут, рядом, всего в паре кварталов. Да и дом у них был большой, всегда можно осторожно прокрасться мимо и потом почти весь день не попадаться ему на глаза. Но в Нэшвилле у него была маленькая квартира – всего пять комнат. Там от него не спрячешься.

Тут, словно в ответ на ее мысли, за спиной у нее раздался грохот – бабах! – и Гарриет так и подскочила, вскинув ладонь к горлу. Окно с грохотом захлопнулось, куча вещей (журналы, красная герань в глиняном горшке) свалилась на пол. Несколько жутких, как будто бы безвоздушных секунд (занавески не шелохнутся, ветерка нет и в помине) Гарриет глядела на разбитый горшок, на разлетевшиеся по линолеуму комья земли, потом подняла голову, боязливо оглядела темные углы. Отблеск заката на потолке был кровавым, страшным.