Донна Тартт - Маленький друг

– А может, его убил ребенок? Может, поэтому убийцу так и не поймали.

– Ага, и только ты такая гениальная и обо всем сразу догадалась.

– Значит, говоришь, он в бильярдную ходит?

– Да, и еще в кабак “Черная дверь”. Но вот что я тебе скажу, Гарриет, он тут ни при чем, а если и при чем, то ты все равно к нему не лезь. Их там целая орава, братьев этих, и все чокнутые.

– Чокнутые?

– Ну, я не в этом смысле. В общем. один брат – проповедник, ты и сама его, наверное, видала – он вечно торчит рядом с шоссе, голосит про искупление и прочую фигню. А вот самый старший, Фариш, одно время даже лежал в уитфилдской психлечебнице.

– Почему?

– Потому что лопатой по голове получил, что-то в этом роде. Не помню точно. Их постоянно арестовывают. За угон машин, – добавил он, увидев, как уставилась на него Гарриет. – За кражи со взломом. Не за то, о чем ты думаешь. Если б это они Робина – копы бы давным-давно из них признание вытрясли.

Он взял чек Гарриет, который так и лежал на прилавке.

– Ну ладно, кроха. Это, значит, за тебя и за Эллисон тоже?

– Да.

– А она где?

– Дома.

– И чего делает? – Пем оперся локтями о прилавок.

– Смотрит “Мрачные тени”.

– Как думаешь, будет она летом в бассейн ходить?

– Захочет – будет.

– А дружок у нее есть?

– Парни ей звонят.

– Вот как? – спросил Пембертон. – Это кто еще?

– Она не любит с ними разговаривать.

– Почему?

– Не знаю.

– Как думаешь, а если я ей позвоню, со мной она поговорит? Вдруг Гарриет сказала:

– Знаешь, что я сделаю этим летом?

– Чего?

– Проплыву под водой от одного конца бассейна до другого. Пембертон закатил глаза – Гарриет ему уже поднадоела.

– А еще что? – спросил он. – Снимешься для обложки “Роллинг стоун”?

– Я смогу! Я вчера почти на две минуты дыхание задержала.

– Даже не мечтай, пупсик, – сказал Пембертон, который ни секунду в это не поверил. – Ты утонешь. Придется еще тебя из бассейна вылавливать.

Весь оставшийся день Гарриет читала, сидя на веранде. Был понедельник, поэтому Ида как обычно стирала белье, мать с сестрой спали. Она уже почти дочитала “Копи царя Соломона”, когда из дома, позевывая, вышла Эллисон – босиком, в платье в цветочек, которое, похоже, взяла у матери. Вздохнув, она улеглась на стоявшее на крыльце кресло-качели и, чиркнув по полу большим пальцем ноги, принялась раскачиваться.

Гарриет тотчас же отложила книгу и уселась рядом с сестрой.

– Тебе что-нибудь снилось? – спросила она.

– Не помню.

– Если не помнишь, значит, что-то все-таки снилось?

Эллисон ничего не ответила. Гарриет досчитала до пятнадцати, и снова – в этот раз гораздо медленнее – повторила последнюю фразу.

– Ничего мне не снилось.

– Ты вроде сказала, что не помнишь, что тебе снилось.

– Не помню.

– Эй! – храбро прогундосил кто-то с тротуара.

Эллисон оперлась на локти, привстала. Гарриет, здорово разозлившись, что их прервали, обернулась и увидела Лашарон Одум, чумазую девчонку, которую ей в библиотеке показала миссис Фосетт. За руку она цепко держала блондинистое существо неопределенного пола в замызганной футболке, которая ему даже пупок не прикрывала, а с другой стороны к бедру у нее был примотан младенец в подгузниках. Они стояли в отдалении и, словно дикие зверьки, боясь подойти поближе, таращились на них невыразительными глазками, которые на их загорелых лицах казались до странного блестящими и серебристыми.

– Эй, привет-привет, – Эллисон встала, медленно спустилась по ступеням, осторожно пошла к ним.

Эллисон хоть и была застенчивой, но детей любила – и черных, и белых, и чем меньше ребенок, тем лучше. Она часто заговаривала с грязными оборванцами, которые жили в прибрежных хибарах и забредали сюда с реки, хотя Ида строго-настрого ей это запрещала. “Вшей или лишаев подхватишь, сразу они тебе миленькими быть перестанут”, – говорила она.

Дети с опаской глядели на Эллисон, но убегать не убегали. Эллисон погладила младенца по голове.

– Как его зовут? – спросила она.

Лашарон Одум молчала. Она глядела не на Эллисон, а на Гарриет. Она была еще маленькая, но личико у нее уже было какое-то старческое, осунувшееся, а взгляд – пронзительный, первобытный, серо-ледяной, как у волчонка.

– Я тебя в библиотеке видала, – сказала она.

Гарриет смотрела ей в глаза с каменным лицом и молчала. Дети и младенцы ее не интересовали, и с Идой она была полностью согласна – незваным гостям у них во дворе делать нечего.

– Меня зовут Эллисон, – сказала Эллисон. – А тебя как? Лашарон переступила с ноги на ногу.

– Это твои братья? А их как зовут? А? – она присела на корточки и заглянула в лицо ребенку помладше, который держал за обложку библиотечную книгу, так что страницы волочились по земле. – Ну что, скажешь, как тебя зовут?

– Давай, Рэнди, – сказала девчонка, ткнув брата.

– Рэнди? Тебя зовут Рэнди?

– Скажи, Рэнди, – она потормошила младенца, – и ты скажи: “Эттам Рэнди, а я – Расти”, – сказала она, говоря за младенца противным фальцетом.

– Рэнди и Расти?

“Уж скорее – Тридцать три несчастья”, – подумала Гарриет.

Она с плохо скрываемым нетерпением постукивала ногой по полу, пока Эллисон терпеливо вытягивала из Лашарон, сколько им всем лет, и говорила, какая она молодец, что приглядывает за братьями.

– Покажешь мне свою книжку? – упрашивала Эллисон маленького Рэнди. – А?

Она потянулась к книжке, но тот наигранно отвернулся и раздражающе захихикал.

– Эт не его, – сказала Лашарон. Говорила она отрывисто, отчетливо гнусавя, однако же голосок у нее был звонкий, приятный. – Эт моя.

– Про что она?

– Про бычка Фердинанда.

– Я помню Фердинанда! Это ведь он вместо того, чтоб драться, нюхал цветы, верно?

– Леди, вы красотка, – вдруг вырвалось у доселе молчавшего Рэнди. Он возбужденно замахал руками, так что книга опять заскребла по земле.

– Разве так можно обращаться с библиотечными книжками? – спросила Эллисон.

Рэнди растерялся и вовсе уронил книгу.

– Ну-ка подыми, – замахнулась на него сестра.

Рэнди легко увернулся от удара и, заметив, что Эллисон на него смотрит, сделал шаг назад и завилял бедрами, задвигался в каком-то неожиданно развратном и недетском танце.

– А чо она молчит? – спросила Лашарон, вглядываясь поверх плеча Эллисон в Гарриет, которая злобно глядела на них с крыльца.

Эллисон вздрогнула, обернулась к Гарриет.

– Ты ей мать?

Отбросы, подумала Гарриет – щеки у нее полыхали.

Было даже приятно наблюдать за Эллисон, которая, заикаясь, говорила: “Н-нет, н-нет!”, как вдруг Рэнди еще сильнее задергался в непотребном гавайском танце, чтобы снова привлечь к себе внимание.

– Дядька папину машину уворовал, – сказал он. – Дядька из бабдистской церкви.