Амели Нотомб - Словарь имен собственных. Метафизика труб (сборник)

Плектруда так и не отучилась считать Клеманс своей матерью: какая разница, кто ее родил, та или другая! Клеманс была ее матерью, потому что именно она дала ей настоящую жизнь – дала, а теперь замыслила отнять ее.

На месте Плектруды многие подростки покончили бы с собой. Надо думать, у нее был чертовский запас жизненных сил, так как в конце концов она поднялась и громко, спокойно сказала:

– Не надейся, мама, я не позволю тебе убить меня!

И она взяла себя в руки, насколько это возможно для шестнадцатилетней девочки, утратившей все. Раз мать сошла с ума, значит она станет взрослой и будет сама отвечать за себя.

Она записалась в театральную школу. И произвела там настоящий фурор. Этому немало способствовало ее имя. Такое имя – палка о двух концах: если его носительница уродлива, оно подчеркнет ее безобразие, а если хороша собой, то странная звонкость этого имени стократ увеличит красоту.

Это как раз и был ее случай. Стоило юной девушке с дивными глазами и поступью танцовщицы показаться на публике, как она буквально завораживала всех окружающих. Когда же люди узнавали ее имя, они смотрели на нее еще внимательнее, восторгаясь пышными волосами, трагическим взглядом, безупречным рисунком губ и нежным цветом лица юной актрисы.

Педагог сказал Плектруде, что у нее есть внешние данные (это крайне удивило ее: а у кого их нет?), и посоветовал ходить на кастинги.

В результате ей дали роль юной Джеральдины Чаплин в снимающемся телефильме; увидев девушку, Джеральдина воскликнула: «В ее годы я не была такой красавицей!» И все же некоторое сходство между двумя этими трогательно тонкими личиками сразу бросалось в глаза.

Съемки давали Плектруде небольшой заработок – увы, недостаточный для достижения поставленной цели: уйти от матери. По вечерам она старалась приходить домой как можно позже, лишь бы не столкнуться с Клеманс. Но разминуться удавалось далеко не всегда, и, войдя, она слышала:

– Смотри-ка, вот и наша пышечка пожаловала!

И это было еще не самое обидное. Клеманс могла сказать и похуже:

– Привет, толстуха!

Реплики, казалось бы, вполне абсурдные, но ранили они глубоко – нужно было видеть лицо матери, когда она наносила свои удары.

Однажды Плектруда набралась храбрости и возразила, что Беатриса, весившая на семь килограммов больше нее, никогда не удостаивалась столь оскорбительных замечаний. Но мать ответила:

– Ты прекрасно знаешь, что это совсем другое дело!

Плектруда не посмела сказать, что она ничего такого не знает. Ясно было одно: ее сестра имеет право быть нормальной, а она – нет.

Как-то вечером Плектруда не смогла уклониться от семейного ужина и, заметив, что Клеманс провожает возмущенным взглядом каждый кусок, который она подносит ко рту, в конце концов негодующе воскликнула:

– Мама, да перестань же смотреть на меня! Ты что, никогда не видела, как люди едят?

– Я слежу за тобой ради твоего же блага, моя дорогая. Меня очень беспокоит твоя булимия!

– Булимия?

Плектруда пристально взглянула на отца, затем на сестер и бросила им:

– Вы боитесь вступиться за меня! Какие же вы трусы!

Отец робко возразил:

– Да нет же, меня ничуть не раздражает твой хороший аппетит.

– Трус! – презрительно ответила девушка. – Я ем гораздо меньше тебя.

Николь пожала плечами:

– Мне уже осточертели ваши препирательства!

– Большего я от тебя и не ждала, – сердито буркнула Плектруда.

Беатриса набрала побольше воздуха в грудь и выпалила:

– Слушай, мама, я тебя прошу, оставь мою сестру в покое!

– Ну, спасибо и на том, – сказала девушка.

Вот тут-то Клеманс и объявила со злорадной усмешкой:

– Нет, Беатриса, она тебе вовсе не сестра!

– Что это значит?

– Послушай, может, сейчас не время? – шепнул Дени.

Но Клеманс встала, принесла фотографию и бросила ее на стол.

– Смотрите! Вот Люсетта, моя сестра и родная мать Плектруды.

Пока она рассказывала Николь и Беатрисе всю эту историю, девушка жадно вглядывалась в хорошенькое личико покойной.

Сестры были в шоке.

– А я похожа на нее, – сказала Плектруда.

Она думала: «Моя мать покончила с собой в девятнадцать лет; наверно, такая же судьба ждет и меня. Сейчас мне шестнадцать. Осталось прожить еще три года и родить ребенка».

С того дня Плектруда начала смотреть на многочисленных молодых людей, которые увивались за ней, взглядом, не очень-то свойственным ее возрасту. При виде каждого такого воздыхателя у нее тотчас возникал вопрос: «Хотелось бы мне ребенка от него?»

Чаще всего ее внутренний голос говорил «нет»: и в самом деле трудно было представить себе, как можно иметь ребенка от кого-нибудь из этих хлыщей.

Педагог в театральной школе объявил, что Плектруда и один ее соученик будут играть сцену из «Лысой певицы». Текст настолько заинтриговал девушку, что она достала полное собрание пьес Ионеско и прочла их все. Это стало подлинным открытием: неожиданно она заразилась той лихорадочной жаждой чтения, что побуждает глотать книгу за книгой ночи напролет.

Она и раньше пыталась читать, но это ей быстро надоедало. Наверно, каждого человека ждет в бескрайней книжной вселенной одна-единственная книга, которая и превратит его в настоящего читателя, – конечно, если судьба позволит им встретиться. Платон писал, что люди, некогда рассеченные богами надвое, с тех пор блуждают по свету в поисках своей половины, чтобы не оставаться ущербными до самой смерти; это столь же справедливо в отношении человека и книги.

«Ионеско – вот автор, который предназначен мне судьбой!» – решила девушка. Она буквально бредила им, познав то пьянящее счастье, какое дарит лишь встреча с любимой книгой.

Случается, что внезапно вспыхнувшая страсть к чтению заставляет глотать все подряд, но с Плектрудой этого не произошло: открывая другие книги, она всякий раз убеждалась, что они наводят на нее скуку. Тогда она решила не читать никаких других авторов и с гордостью подумала, что сохранит нерушимую верность любимому драматургу.

Однажды вечером Плектруда смотрела телевизор, и тут она узнала о существовании Катрин Ренже [12]. Слушая ее пение, она ощутила смешанное чувство благодарности и горечи: благодарности – оттого что нашла ее восхитительной, горечи – оттого что ей безумно захотелось научиться петь, тогда как у нее не было ни средств, ни голоса, ни малейших понятий о вокале.

Будь она из тех девиц, которые что ни день загораются новыми идеями, это не затронуло бы ее так глубоко. Но, увы, Плектруда была иной. К семнадцати годам ее энтузиазм почти угас. Театральная школа не увлекала ее. Она отдала бы все на свете, чтобы снова начать танцевать, но врачи, отмечавшие несомненный прогресс в оздоровлении ее организма, единодушно отнимали надежду на возвращение в балет.